Тени нашего прошлого. История семьи Милтон - Сара Блейк

Он сделал паузу, снова налег на весла и посмотрел на Реджа.

– Взгляни на это. – Мосс махнул рукой в сторону берега.

Редж повернулся и увидел фонарь на пристани, освещенные окна дома, а еще выше, среди тьмы, можно было различить свет из амбара.

– Как ты думаешь, сколько нужно цистерн бензина, чтобы все это осветить?

Мосс не мог расшифровать выражение его лица.

– Не знаю.

Редж шевельнул веслом по правому борту, чтобы удержать лодку на месте.

– Две?

– Свет во тьме. – Редж выдержал паузу. – Администрация долины реки Теннесси. Помнишь их слоган: «Великий свет надежды. Мы приносим свет неграм»?

Мосс покачал головой:

– Это просто красивые слова.

Они молчали. Вода капала с весел в море. Настроение Реджа было трудно понять.

– В Берлине было одно место, куда я приходил, – медленно заговорил он. – В бывшем американском секторе. Все время. Неприметное кафе в подвале городской ратуши, их еще называют погребками.

Мосс оттолкнулся веслами от воды.

– Там часто бывал один американец, солдат.

– Солдат?

Редж кивнул:

– Солдат, не вернувшийся домой.

– Он остался в Германии.

– Ага. – Редж вздохнул. – Этот солдат освобождал концентрационные лагеря. На своем джипе он одним из первых въехал в Бухенвальд и провел там десять дней.

– Господи.

– Он рассказал мне о тех первых днях, о том, как они провели через лагерь жителей деревни, как выключали печи, а потом рассказал об охраннике, который сбежал, но выжившие узники поймали его и привели назад.

Они привели его на склад и дали ему веревку. Приказали сделать петлю. «Я не умею», – говорил он. Ему показали. Потом приказали залезть на стол, который притащили в центр комнаты, и поднять конец веревки к потолку.

Редж не смотрел на Мосса. Мыслями он был далеко.

– Охранник подчинился. Он стоял на столе, держал веревку, так что она касалась потолка, смотрел на бывших заключенных и ждал.

– «Мы все понимали, что делаем, – сказал солдат. – Я стоял в глубине комнаты». Потом они приказали охраннику слезть со стола.

Редж помолчал.

– Он обмочился от облегчения. Дрожа и плача, слез со стола и опустился на пол. Бывший заключенный, который отдавал приказы, кивнул ему и аккуратно снял петлю с его шеи.

Мосс вздохнул.

– И?

Редж посмотрел на него.

– И сам залез на стол, привязал веревку к крюку в потолке, проверил прочность узла и спрыгнул. «Теперь лезь», – сказал он охраннику.

Мосс вздрогнул.

Редж кивнул, не глядя на него.

– «Почему именно эту смерть я не могу забыть?» – спросил меня солдат.

– Охранника?

– Охранника.

Мосс почувствовал, как в его сердце пробирается холодок.

– Зачем ты мне все это рассказываешь?

– Знаешь, что сегодня мне сказала твоя сестра? – Редж впервые посмотрел в глаза Моссу.

– Джоан? – Мосс шевельнул левым веслом.

Редж кивнул:

– Мы говорили об этом острове, и она сказала, очень нежно, почти благоговейно… «Ничто не изменится. Солнечный свет. Звезды. Коктейли на пристани. Одинокий парус в заливе. Это никогда не изменится. Как обещание бессмертия. Все сохранится навечно. Как картина». Вот что она сказала. «Так и будет. Пока есть остров, есть мы. Время не имеет значения».

Мосс снова оттолкнулся веслом.

– Она сказала все это с искренней радостью, словно изрекала непреложную истину, и я подумал: вот в чем проблема. Эта истина – ничего никогда не изменится – не включает меня. Джоан добрая душа, я это знаю. Но я не желаю слышать, что ничего не изменится.

Такой горечи в голосе Реджа Мосс никогда не слышал. Он погрузил оба весла в воду, наклонился, затем выпрямился и потянул весла на себя. Лодка рванула вперед. Мосс сделал еще один гребок.

– Конечно, изменится, – сказал Мосс. – Должно измениться. Это просто слова Джоан. А теперь она с Леном.

– Все там, – Редж махнул рукой в сторону амбара на холме, – безупречно вежливые. Искренние. Доброжелательные.

– И что?

– Они просто притворяются. Мы, – устало сказал он, – портим им праздник.

– Нет, – сказал Мосс.

– Нет? – Редж вглядывался в его лицо. – Посмотри мне в глаза и честно скажи: разве ты не гордишься, что я здесь?

– Горжусь? Конечно, горжусь. – Мосс был явно озадачен.

Редж опустил руку в воду и быстро отдернул. Она была ледяной.

– Я не хочу быть знаком отличия, который носят на лацкане. Я не хочу, чтобы меня воспринимали как вязание, как собаку, un chien de salon[34], как свидетельство решения всей расовой проблемы. Потому что, как мне кажется, они здесь так думают. На вечеринке. Можно спокойно относиться к чернокожему и даже принимать его у себя, и мы все стоим тут, с бокалом в руке, смотрим на закат, поем. Мы стояли тут, рядом. – Он покачал головой. – А я хочу быть внутри, я хочу быть равным.

– Ты здесь, – с жаром возразил Мосс. – Здесь. Ты…

«Суть, – хотел сказать он. – Ты больше, чем все это».

– Редж, – продолжил он, – сегодня я это видел, я видел, что ты был в центре всего, и я это записал. Я написал. Песню… песню обо всем этом, о чернокожем человеке как новой ноте, и…

– Послушай меня, Мосс. Мы здесь всегда были в центре. Всегда. Просто ты только что решил обратить на это внимание.

Мосс покачал головой:

– Но…

– И я не колокол. Я человек.

Мосс рассмеялся, но его смех напоминал стон.

– Да знаю я, черт возьми.

– Ты не можешь игнорировать свою историю. Вот что я тебе объясняю. И история повторяется, вновь и вновь. Эти люди, – Редж указал на остров, – твои родители… независимо от того, что они делали или не делали в своей жизни… все это сидит в тебе. Что бы ты ни говорил или делал…

Мосс снова покачал головой:

– Послушай меня, Редж. Но ты же со мной, здесь. Мы можем сделать это реальностью, можем показать людям, что перемены грядут, что это возможно…

– Перемены? – повторил Редж.

Он удивлялся своей ярости. Все, что он держал в себе, все невысказанное теперь обрушилось на человека, сидевшего перед ним в шлюпке.

– Думаешь, можно что-то изменить, ничего не меняя? Думаешь, можно открыть дверь, оставив комнаты за ней точно такими же, как прежде? Входите, входите, пожалуйста, – но только ничего не трогайте и никуда не садитесь. Смотрите, куда ступаете. Это не перемены, приятель, – это званый ужин. Гости приходят, а потом расходятся по домам.