Чужестранка. Книга 1. Восхождение к любви [= Чужеземец ] - Диана Гэблдон

— Не нравится! Нисколько не нравится! Это ничего не значит! Все время, пока я согреваю твою постель, тебе нет дела до того, о чем я думаю и что чувствую! Жена для тебя — просто дырка, в которую ты суешь свой член, когда приходишь в охоту!

При этих словах он побелел как мел и принялся трясти меня всерьез. Голова моя сильно дернулась, зубы клацнули, больно прикусив язык.

— Отпусти меня! — крикнула я. — Отпусти, ты, — и тут я употребила выражение дезертира Гарри, — ты, похотливый ублюдок!

Он отпустил и отступил на шаг; глаза у него так и сверкали.

— Шлюха с поганым языком! Не смей со мной так разговаривать!

— Я буду разговаривать как хочу! Не тебе мной командовать!

— Ясное дело, что не мне! Ты ведешь себя, как тебе угодно, плевать тебе на то, что от этого страдают другие, упрямая эгоистка!

— Это все твоя проклятая гордость! — крикнула я. — Я спасла нас обоих от дезертиров тогда на поляне, и ты не можешь этого перенести. Что, неправда? Ты там стоял столб столбом! Если бы у меня не оказалось кинжала, мы теперь оба были бы мертвыми.

Пока я не произнесла эти слова, мне и в голову не приходило, что я зла на него, потому что он не защитил меня от дезертиров. В более уравновешенном состоянии я вряд ли подумала бы так. Я сказала бы, что это не его вина. Сказала бы, что, к счастью, у меня был кинжал. Но теперь я осознала, ясно или не слишком, разумно или не очень, что защитить меня была его обязанность, и он с ней не справился. Возможно, и он испытывал то же чувство.

Он стоял и смотрел на меня, обуреваемый эмоциями. Когда он заговорил, голос у него был негромкий и неровный от волнения.

— Ты видела столб во дворе форта?

Я молча кивнула.

— Меня привязали к этому столбу: привязали, как животное, и хлестали плетью до крови. До самой смерти я буду носить эти рубцы. Если бы сегодня днем я не был удачлив, как дьявол, такая порка — самое меньшее, что меня ожидало бы. Скорее всего, меня сначала отхлестали бы, а потом повесили. — Он трудно сглотнул и продолжал: — Я это знал и ни секунды не раздумывал, отправляясь туда за тобой, хоть мне и приходило в голову, что Дугал, возможно, прав. Ты знаешь, как я заполучил оружие ?

Я с трудом покачала головой; гнев мой постепенно слабел.

— Я убил часового у стены. Он успел выстрелить в меня; вот почему пистолет оказался незаряженным. Он промахнулся, и я убил его своим кинжалом и оставил кинжал у него в груди, когда услыхал твой крик. Я убил бы дюжину, чтобы спасти тебя, Клэр. — Голос у него дрогнул. — Когда ты закричала, я кинулся к тебе, вооруженный только незаряженным пистолетом и собственными руками. — Джейми говорил теперь немного спокойнее, но в глазах все еще горели боль и гнев.

Я молчала. Выведенная из нормального состояния ужасом моей встречи с капитаном Рэндоллом, я просто не думала о том, какая отчаянная смелость понадобилась Джейми, чтобы прийти в форт за мной.

Он отвернулся, опустив плечи.

— Ты права, — проговорил он тихо. — Да, ты совершенно права.

Гнева в его голосе уже не осталось, он говорил таким тоном, какого я у него ни разу не замечала, даже в моменты физической боли.

— Моя гордость ранена. А гордость — это почти все, что у меня есть.

Он протянул руки и ухватился за покрытый грубой корой ствол сосны. Опустошенно опустил голову на руки. Голос звучал так тихо, что я едва разбирала слова.

— Ты вывернула меня наизнанку, Клэр.

Нечто похожее испытывала и я. Подошла к нему. Он не двинулся, даже когда я обвила его руками за пояс. Прижалась щекой к согнутой спине. Рубашка насквозь промокла от пота, вызванного накалом чувств; он дрожал.

— Прости меня, — сказала я. — Прости, пожалуйста.

Он повернулся ко мне и крепко обнял. Я почувствовала, как дрожь мало-помалу утихает.

— Я прощаю, милая, — пробормотал он, прижавшись губами к моим волосам.

Отстранившись, поглядел на меня сверху вниз, печальный и сдержанный.

— Мне жаль, — сказал он. — Я прошу у тебя прощения за свои слова. Мне было тяжело, и я наговорил лишнего.

Мне уже казалось, что и прощать-то нечего, но я кивнула и сжала его руки.

— Прощаю.

В спокойном молчании мы сели на лошадь. Дорога здесь далеко уходила вперед по прямой, и вдали можно было видеть небольшое облачко пыли, оставленное отрядом с Дугалом во главе.

Джейми снова был позади меня; он придерживал меня одной рукой, и я чувствовала себя в безопасности. Но между нами все еще смутно ощущались боль и несвобода. Мы простили друг другу, но сказанные слова еще теснились в головах, не забытые.

Мы добрались до Дунсбери, когда уже давно стемнело. Там, к счастью, была довольно большая стоянка карет и при ней гостиница. Дугал страдальчески прикрыл глаза, расплачиваясь с хозяином: пришлось дать несколько лишних серебряных монет и тем купить его молчание.

Серебро тем не менее обеспечило нам добрый ужин с большим количеством эля. Несмотря на обилие, ужин прошел мрачно и был съеден почти в полном молчании. Сидя за столом в своем изодранном платье, на которое во имя скромности была накинута лишняя рубашка Джейми, я чувствовала, что попала в немилость. Все мужчины, кроме Джейми, вели себя так, словно меня тут вообще не было, и даже Джейми ограничивался тем, что время от времени пододвигал мне то хлеб, то мясо. Убраться к себе в комнату воистину оказалось облегчением, хоть она и была маленькой и душной.

Я опустилась на кровать со вздохом, даже не проверив состояние постельного белья.

— Я совсем измоталась. Это был длинный день.

— Да, это верно.

Джейми расстегнул воротник и манжеты, расстегнул и снял ремень, на котором висела сабля, но до конца раздеваться не стал. Освободил ремень от ножен и сложил его вдвое — все это медленно и раздумчиво.

— Ложись в постель, Джейми. Чего ты ждешь? Он подошел и остановился возле кровати, слегка раскачивая из стороны в сторону сложенный ремень.

— Боюсь, милая, что мы должны кое-что уладить перед сном.

Я внезапно ощутила острый укол дурного предчувствия.

— Что именно?

Он ответил не сразу. Не присел на постель рядом со мной, но пододвинул себе стул и уселся напротив.

— Понимаешь ли ты, Клэр, — заговорил он спокойно, — что всех нас могли убить нынче днем?

Мне стало не по себе, и я опустила глаза.

— Да, я знаю. По моей вине. Очень сожалею.

— Ах, так ты знаешь, — сказал он. — А знаешь ли ты, что, если бы кто-то из нас, мужчин, совершил нечто подобное, ему отрезали бы уши или отхлестали его плетьми, даже, может, убили?

Услыхав эти слова, я побелела.