Денис Давыдов - Александр Бондаренко

На последний вопрос г-на Лохвицкого ответим столь же лаконично, как граф Федор Толстой: «Значит!» Так что свою характеристику рецензент «Русского слова» сам определил предельно точно. Впрочем, пусть его превосходительство не обижается — не он один «следовал духу времени».

Подобный «записной остроумец», пожелавший остаться неизвестным, в том же 1860 году звонко облаял переиздание сочинений Давыдова в журнале «Отечественные записки» (именно — «облаял», иное слово не подобрать):

«Здравствуйте Денис Васильевич! Давно, давно не читал я ваших стихотворений. А как мне памятны они! Бывало, еще мальчиком, как прочтешь ваши стихи, так и бежишь где-нибудь тайком затянуться до тошноты жу́ковским; бывало, как проникнешься „песней Старого Гусара“, так и пожалеешь, что сидишь еще на школьной скамейке, не бьешь окон у мирных соседей и не имеешь права пить пунш. Истинный пафос электризует, и ка́к мы, школьники, боготворили вас, старого гусара! ка́к завидовали вам и готовы были лететь… если не на войну, то по крайней мере на драку!

Под этим юношеским впечатлением мы опять перечли свои любимые стихотворения — и ужаснулись, чему только не знаем: своим ли юношеским идеалам или вашим стихам…

Прощайте, Денис Васильевич! не скоро опять возьмем мы в руки III том ваших сочинений»[608].

Что характерно, одни и те же призывы по-разному влияют на разных людей. Пакостник отправится бить окна, патриот будет готовиться надеть мундир.

«У Давыдова был ревностный круг почитателей, но круг этот был невелик, и не многие до конца жизни повторяли стихи любимого поэта, восхищавшего их в молодости. А между тем, кто в молодые годы не повторял стихов Давыдова, мечтая о том времени, когда будет таким же лихим гусаром…

Стихи Давыдова пленяли почти все наше военное поколение…

И кто из молодых людей двадцатых годов не воображал себя Бурцовым?»[609]

Молодые люди 1820-х годов — это те, кто брал Эривань и Тавриз в Персидскую войну, Варну и Эрзерум в Турецкую, кто дрался с горцами, штурмовал Варшаву и, в конце концов, выходил на Сенатскую площадь. Ни в мужестве, ни в патриотизме этим людям, воспитанным на гусарских стихах Давыдова, отказать нельзя.

Но даже в 1892 году в «Русской старине», в материале, озаглавленном «Русские достопамятные люди. Заметки и воспоминания по поводу труда Д. Н. Бантыш-Каменского: „Словарь достопамятных людей русской земли“, изд. 1847 г., и некоторых других изданий того времени. [Рукопись из собрания С. Д. Полторацкого]», писалось:

«Бантыш-Каменский, в примечаниях о партизане Давыдове, Денисе Васильевиче, говорит: „К сожалению, смерть преждевременно похитила его в 1839 году“. О ком, умирающем прежде ста лет, нельзя сказать того же? Пошлая фраза, phrase banale, oiseuse{190}. Кто назначил предел, когда мы должны умирать не преждевременно? Для литературной славы и известности многие умирают вовремя. Давыдов не имел этого счастья, ибо его „Современная песня“ отрыта после его смерти и тиснута в альманахе „Утренняя заря“. Несмотря на благонамеренность ее, песня это страх пошлая и обнаруживает крайнюю в авторе необразованность, зачерствелость и близорукость. Неужели, по мнению его, лучше дворяне старого и нашего (1847 г.) времени, пьянствующие, буйствующие, гоняющиеся за зайцами и бабами, нежели дворяне, хотя и ошибочно воспитанные и ложно направленные, но все-таки пообтертые и поотесанные? Такое сочувствие ко степному помещичеству понятно, впрочем, в Давыдове, заржавевшем в своей Хвалынской деревне. Он кончил как начал — попивая. Юноша-гусар, чувственный писака, сделался хозяином-питухом. Перерождение куколки в бабочку — очень натурально. Жалеть о смерти подобных людей — много горя будет»[610].

Что тут сказать? Не по-христиански и вообще не по-человечески! Зато налицо самые либерально-передовые взгляды: мол, лучше, ежели люди будут «ошибочно воспитаны и ложно направлены», нежели, мягко скажем, «патриархальных нравов». Только кто бы знал, куда эти «ложно направленные» потом заведут и чем это все закончится?!

Кто был автором таких мудрых строк, понять невозможно: «рукопись из собрания», а Сергей Дмитриевич Полторацкий, известный библиограф, библиофил и литературный критик, был человеком приличным. Может, сохранил чью-то бумажку в своем архиве, а наследники и передали ее для публикации. Всяко ведь бывает!

Но почему так смущал Денис Васильевич своих либеральных оппонентов? Чем объяснить весь этот хор нападок? Тому можно найти две причины. О первой из них писалось в том же самом 1860 году в журнале «Библиотека для чтения»:

«В нашей молодой литературе, может быть вследствие ее юности и самоуверенности, выработался какой-то особенный взгляд на наших прежних литературных деятелей, — взгляд, который мы попробуем назвать либерально-рутинным… Давно ли о Пушкине безнаказанно позволялось писать, как о враге прогресса и довольно бездушном поклоннике аристократов, давно ли частная жизнь Гоголя подвергалась ребяческим осуждениям; осуждениям тем более ребяческим, что они произносились с насупленной гримасой мальчишки, нахватавшегося каких-то новых для него мыслей?..

Все эти беглые соображения пришли нам на мысль по поводу только что прочитанного нами четвертого издания сочинений покойного Дениса Васильевича Давыдова. Вот писатель истинно самобытный, драгоценный для уразумения породившей его эпохи, приковывающей к себе все внимание и симпатии читателя, — а между тем нет ничего легче, как унизить и осудить его с либерально-рутинерской точки зрения…»[611]

Вторая причина гораздо проще: лишь только власть в России ослабевает, оппозиционные силы начинают бить по армии. Достаточно вспомнить более поздние и наиболее яркие события 1917 и 1991 годов и их последствия…

Денис Давыдов был романтиком военной службы — а романтика, как известно, всегда привлекала молодых людей.

«Военная служба, в старое время представлявшая единственное поле для деятельности русского дворянина, по необходимости втягивала в себя всю умную и даровитую русскую молодежь, а что Давыдов принадлежал к числу представителей даровитой молодежи, в том нет сомнения»[612].

Да, в чем-то эта романтика была ложной — но где, скажите, и когда мечта на 100 процентов отвечала действительности? Начитавшись гусарских стихов Давыдова и «воображая себя Бурцовым», юноши шли в кадетские корпуса, юнкерские и военные училища, где сталкивались с иной реальностью — и становились не Бурцовыми, но Скобелевыми, Драгомировыми, Кондратенко, Брусиловыми… Хотя кто бы сказал, у кого из прославленных русских военачальников и простых офицеров не было тетрадки с переписанными в нее стихами Давыдова, Лермонтова и своих, кадетских или юнкерских, «Денисов»?