Огни в долине - Анатолий Иванович Дементьев

возят, а машинами, и аеропланы с бомбами, и эти, как их… идут, аж земля дрожит…

— Танки, — подсказал Никита Гаврилович. — Верно, ты все говоришь, и пушки у нас, и танки, и аеропланы. Да только все это и у немца проклятого тоже есть. Ведь как пошел-то? По всей границе от моря и до моря. Сила-то какая.

Степан Дорофеевич погрыз ноготь, упрямо тряхнул лохматой головой и убежденно сказал:

— Все равно, недолго будет война. Намнем бока немцу, вот помяни мое слово.

Охотник ничего не ответил, только покачал головой и снова взялся за патроны.

С тех пор, как уехал Виноградов с женой, тихо стало в большом старом вагановском доме. Почти все время дядя и племянник проводили на кухне и только вечером, посидев за самоваром и выпив по несколько чашек чаю, уходили в спальню. Там еще долго ворочались в кроватях, переговаривались усталыми голосами и наконец засыпали. В первые дни после отъезда Виктора Афанасьевича и Ксюши оба старика не находили себе места, сильно скучали. Они привыкли к инженеру и его жене, и тем острее теперь чувствовали свое неуютное одиночество. Хозяйство в доме по-прежнему вела Домна Никифоровна. Старушка все чаще жаловалась на недомогание и намекала, что пора бы ее отпустить на покой. На такие слова Ваганов, посмеиваясь, отвечал:

— Вместе на покой пойдем, матушка, вместе. А мы с Никитой без тебя совсем пропадем. Жениться нам поздно, а какой дом без бабы? Ты уж не оставляй нас, Домнушка, пожалей стариков.

И Домна Никифоровна жалела.

От Виноградова изредка приходили письма. Он писал, что работает на одном из северных уральских приисков, что собирается в большой поиск, что родилась у них с Ксюшей двойня и что как только малыши окрепнут, все они обязательно приедут в Зареченск повидаться со старыми друзьями. Потом письма перестали приходить. Видно, Виктор Афанасьевич уехал, как и писал, в большую экспедицию. На Зареченском же прииске разведочные работы больше не велись, и как только не стало Майского, о стариках совсем забыли. Они никому не были нужны. Иногда их навещал Иван Тимофеевич Буйный, иногда заходили Слепов и Елена Васильевна или кто-нибудь из знакомых стариков. Ваганов стал опять поговаривать о том, чтобы уехать к сыну, там есть хоть родные, а в Зареченске никого. Но Плетнев упорствовал — оставлять поселок не хотелось.

Степан Дорофеевич расстегнул ворот рубахи, почесал жилистую шею и, как бы раздумывая вслух, негромко сказал:

— Заберут теперь наших старателей на войну.

И покосился на племянника. Тот, набивая патронами гнезда старого самодельного патронташа, молчал.

— Заберут, говорю, наших старателей на войну, — громче, с легкой обидой в голосе повторил Ваганов. — Горе-то какое.

— Всех не заберут, — нехотя отозвался Никита Гаврилович. Дядя мешал ему думать о чем-то своем. — А как же с драгами, с шахтами как? Останавливать, что ли? Золото все равно нужно. По-моему разумению, теперь его даже больше надо будет.

— Пожалуй, — согласился Степан Дорофеевич и спустил ноги с печи, — пожалуй, верно. Война желтый песочек любит. А что, Никита, если молодых старателей в армию заберут, так на их место мы встанем. Я первый в шахту спущусь. Руки-то у меня еще крепкие, не разучились кайлу или лопату держать. Вот только поясницу частенько поламывает. Ан ничего, потерплю, раз так приходится.

Охотник посмотрел на свои темные от загара, крепкие руки, сжал в кулаки и снова распрямил пальцы, словно проверяя их.

— И я пойду. Только теперь ведь на шахтах-то все машины разные, лопаты да кайлы там ныне не в почете. А в машинах мы с тобой, Степан Дорофеевич, ничего не смыслим.

— Обучимся, как-нибудь сладим. Сам же говорил, что Иван Иваныч звал каждого помогать отечеству.

— А чтобы стариков в шахту, такого разговора не было.

— Ну так мы пример подадим. Или вот лошади. Очень они требуются на войне. Вот отведем завтра в контору наших. Для армии, мол, примите.

— Дело, — похвалил племянник. — Конечно, там и аеропланы, и танки, а без лошадей все равно не обойтись. Эх, нет Александра Васильевича! Уж он бы в такое-то время все обладил как надо. И прииск бы у него работал, и на войну людей бы дал, а то, и сам бы отправился.

Ваганов спрыгнул с печи и, засунув руки глубоко в карманы штанов, как был босиком, прошелся по кухне.

— Где он теперь, Александр Васильич-то? Не слыхать?

— Надо быть, увезли его далеко. Намедни был у Елены Васильевны, спрашивал. Ничего про мужа узнать не может. Уж куда она ни обращалась, кому ни писала — толку ни на грош. Как в воду канул человек.

— Непонятно мне это, Никита. Не знал бы Александра Васильича, другое дело, а то ведь вся его жизнь у нас на виду. И что он такое сделал? В чем винят его?

— Кабы знал. Ни Иван Иваныч, ни Елена Васильевна, ни Буйный — никто не знает. Ошибка, видать, какая-то вышла.

— Но, но, — проворно вытащив руки из карманов, Степан Дорофеевич испуганно замахал ими. — Не говори такое, племянничек, не надо. Авось, еще вернется директор.

Охотник набил табаком трубку, раскурил.

— Трудно Елене Васильевне с двумя-то ребятишками. Катя хотя и большая, Так ей и надо больше.

— А ты, Никита, помогал бы ей потихоньку.

— Так она же ничего не хочет брать. Гордая. Работа теперь у нее, сам знаешь, не денежная. Велико ли у учетчика жалованье, а не берет деньги. Спасибо, говорит, все у меня есть, ничего не надо.

— Экий ты право. Знамо, не возьмет так-то. Надо потихоньку, незаметно. Потом — дровишек, дичинки, рыбки, еще чего. А может, к нам ее позвать? Пусть бы жила здесь, а? Места много. Опять же ребятишки, нам веселее. Ты поговори с ней, Никита.

Плетнев благодарно взглянул на дядю.

— Я и сам хотел у тебя спросить, не согласен ли будешь. Вот как зима подойдет, совсем трудно станет Елене Васильевне.

— Знаю, знаю. Ну так и зови ее к нам… Пить чего-то охота. Все жарища. Самовар поставить, а? Ради воскресенья-то. Почаевничаем?

— Поставь. И Домна Никифоровна с нами попьет.

— Да она, поди, у соседки напилась.

Надев на босые ноги старые галоши, Степан Дорофеевич подхватил самовар и вышел с ним во двор.

Проснулся Никита Гаврилович рано. За окном мутнел рассвет. На соседней кровати похрапывал дядя. Стараясь не шуметь, охотник вышел в кухню и здесь стал собираться. Оделся, взял вещевой мешок и ружье. В потемках нащупал запоры, открыл дверь. В лицо повеяло утренней свежестью. В сером небе дрожали редкие звезды. Из конюшни доносилось фырканье лошадей. Плетнев пошел спящей улицей поселка