Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Еще один историк, сэр Альфред Лайалл, вспоминал, как святой Августин, смотря из Божественного Города на все еще огромные владения Рима, делал вывод: расширение такой империей своего правления над нецивилизованными нациями «кажется плохим людям счастьем и удачей, а хорошим людям — необходимостью»[1239].

Получение огромных территорий Великобританией (одиннадцать миллионов квадратных миль, на которых проживало четыреста миллионов человек) было санкционировано всемогущим Господом. Лорд Роузбери, который недолгое время был премьер-министром от либералов в середине 1890-х гг. и поддерживал веселое настроение, напевая «Правь, Британия!», характерно считал: «Империя гуманна. Но она не является созданием человека в полной мере, и даже самые беззаботные и циничные должны увидеть Божественный перст»[1240].

Это было очевидно в работе десяти тысяч миссионеров за рубежом. Масонство, эта повсеместная черта колониальной сцены, помогло (среди других вещей) придать мистическое единство Великобритании. Этим же занимались новые органы печати — например, «Дейли мейл», для которой экспансия Англии была светской религией. Еще больше для пробуждения имперских чувств сделало словно бы новое открытые королевской власти на праздновании шестидесятилетия царствования королевы Виктории.

Конечно, королевские праздники проводились и раньше, и все признавали, что первым пунктом имперского патриотизма является верность монарху. Тем не менее, как замечал У.Т. Стед, в 1897 г., британцы все еще с возбуждением обнаруживали то, что уже знали. Так герой Мольера обнаружил, что всю жизнь говорил прозой, не осознавая того.

Юбилей больше всего напоминал опыт принятия веры во время возрождения евангелизма. Стед писал: «Неконтролируемый взрыв сильных эмоций, который наблюдается, когда бедный, потерянный, заслуживающий ада грешник вытягивает вперед руку веры и хватает совершенную руку Христа, и за одно мгновение переходит от смерти к жизни… Это ближайшая аналогия, которую можно привести для объяснения ранее неизвестного духа возбуждения, радости и невыразимой благодарности, пик которой пришелся на юбилей»[1241].

Другие говорили столь же пророчески и решительно. «Дейли мейл» посчитала очень уместным то, что королева молится в соборе Святого Павла, потому что он — единственное существо, более великое, чем она сама. Марк Твен нашел количество народа, марширующего 22 июня, неописуемым, «зрелищем для «кодака», а не для пера». Но оно дало ему «некое аллегорическое представление о том, каким будет конец света»[1242].

Делалось все для усиления торжественности «одного из самых блестящих пышных зрелищ в истории»[1243]. Биограф Чемберлена, цитируя Гиббона, сравнивал юбилей королевы со светскими играми в Риме. Они «ослепляли многих»[1244] своим великолепием и вдохновляли на почтение и благоговейный трепет, как любое «великое зрелище, которое старшие никогда не видели раньше, а младшие никогда не увидят снова»[1245].

Четверть миллиона фунтов стерлингов было потрачено на украшение Лондона, как надлежало столице империи. Улицы обвесили гирляндами, баннерами и знаменами. Здания украшали огромными вензелями королевы Виктории, многие из них были выполнены из металла и цветного стекла. Было множество патриотических и имперских лозунгов, которые часто использовали производители для рекламы продукции. Например, они звучали в рекламе «Боврила», «Горчицы Кольмана», «Фруктовой соли Эно» и «Пузырящегося тоника Уилсона». Банк Англии, который доминировал на форуме, часто называемом «сердце империи»[1246], вывесил светящийся лозунг: «Она трудилась на благо своего народа»[1247]. Электричество помогало газу в отбрасывании сияния на имперскую монархию во время того, что «Тайме» назвала первым панбританским праздником. Перед тем, как отправиться в собор Святого Павла, королева Виктория нажала на кнопку, телеграфируя послание империи: «От всего сердца благодарю мой любимый народ, пусть его благословит Господь!»[1248]

Одиннадцать премьеров колоний участвовали в процессии. Присутствовали и украшенные драгоценными камнями сатрапы империи, а больше всех сияли индийские махараджи, которые иллюстрировали афоризм Киплинга о том, что их создало Провидение, чтобы предложить человечеству зрелище.

Еще более впечатляющим был набор военной мощи. Примерно 46 000 солдат, самое большое подразделение из когда-либо собиравшихся в столице, промаршировали под стук копыт, звон снаряжения, громкую музыку оркестров и бесконечный топот сапог. Это не был просто знакомый набор красных мундиров и золотых грудных ремней, белых перьев и блестящий копий, серебряных литавр и латунных военно-морских орудий. Это была группа людей империи, объединенных общими интересами. Наиболее живописно их говорил о них знаменитый автор «Дейли мейл» Дж.В. Стивенс: «Стройные, крепкие, хорошо сложенные канадцы, длинноногие, светлокожие австралийцы — все едины со своими конями. Гигантские большеглазые маори расслабленно сидят в седле и странно отклоняются назад. Загорелые южноафриканцы, сикхи с прямой осанкой, маленькие гибкие малайцы, китайцы в белых мисках, перевернутых у них на головах, улыбающиеся хауса, такие черные, что кажется, будто их кожа отсвечивает серебром на солнце…. Там были люди с белой, желтой, коричневой и черной кожей, всех цветов и оттенков, со всех континентов, представители всех рас и национальностей, говорящие на всех языках. И все они были готовы сражаться с оружием в руках за Британскую империю и британскую королеву. Они все подходили и подходили, их становилось все больше и больше — новые типажи, новые королевства каждую пару ярдов, целый антропологический музей, живая газета Британской империи. С ними прибыли их английские офицеры, которым они подчиняются и за которыми следуют, словно дети… И вы начинаете понимать, как никогда раньше, что означает империя»[1249].

Однако, по словам Марка Твена, именно королеву Викторию британская «публика рассматривала, как саму Британскую империю»[1250].