Я убиваю - Джорджо Фалетти

– Отсюда нельзя. У нас только определитель сигнала.

– Ладно. Главное знать, где это дерьмо.

Они неслись на скорости, которой позавидовал бы любой чемпион ралли. Пилот – Фрэнк считал его совершенно достойным такого определения – вел болид в уличном потоке с хладнокровием, присущим лишь настоящему таланту.

– Фробен спрашивает, где он…

– Поднимается по рю Кассини… Остановился… Снова звонит.

У площади образовалась небольшая пробка. Лакруа объехал ее, и даже глазом не моргнув, вылетел на встречную полосу и помчался по рю Кассини, словно был участником Гран-при. Агент у монитора, указывал, куда ехать, а Морелли передавал сведения полиции в Ницце.

– Сверни вот здесь налево. Вверх по Эмманюэль Филибер.

– Эмманюэль Филибер, – повторил голос Морелли.

– Теперь направо. Рю Готье.

– Рю Готье, – эхом отозвался Морелли.

Они свернули направо, практически лежа на боку – мчась едва ли не на двух колесах. Когда оказались в конце короткой улицы, забитой припаркованными машинами, полицейские уже блокировали перекресток с рю Сегюран. Неподалеку толпились агенты в форме. Один из них возвращался к своей машине, лениво засовывая пистолет в кобуру. Машина Фрэнка остановилась рядом. Все выскочили из нее и поспешили к коллегам. Фробен, увидев Фрэнка, развел руками, как человек, который только что вляпался в дерьмо.

В кругу полицейских стоял мальчик лет двенадцати в красной майке и коротких штанишках, совсем, как у Спайка Ли,[76]и в кроссовках «Найк». В руке он держал мобильник.

Он оглядел примчавшихся полицейских, нисколько не испугавшись, хитро улыбнулся, показав сломанный резец, и не удержался от восторженного возгласа.

– Во дают, блин!

Было почти два часа ночи, когда Гудзон Маккормик проехал вдоль причала порта Фонтвьей и остановился возле внушительной яхты с кранцами, зачехленными синей тканью. Соседние яхты поменьше будто охраняли его. Гудзон сошел с мотороллера и, не снимая шлема, поставил его на подпорку. Он взял напрокат мотороллер, а не машину – так намного удобнее передвигаться по Монте-Карло. Летом в городе царил настоящий хаос, и хотя парковок хватало, ездить здесь на машине было истинным наказанием.

К тому же в связи с регатой в порт Фонтвьей стекалось неописуемое множество людей – яхтсмены, журналисты, спонсоры, завсегдатаи-любители и праздные зеваки. Всякое перемещение превращалось в своего рода бег с препятствиями на неопределенное время, и на мотороллере было удобнее всего пробираться в этом всеобщем бардаке. К тому же шлем и очки неплохо защищали от досужих расспросов.

Глядя на огромную яхту, Гудзон Маккормик подумал об извечном противопоставлении парусных и моторных судов, о нескончаемых спорах любителей и противников тех и других в каждом баре. Он считал такие споры бесполезными по сути. Все лодки имели двигатель. Просто на парусной лодке не было в подводной части традиционного двигателя с кривошипно-шатунным механизмом, цилиндрами, поршнями и карбюраторами. Ее двигателем был ветер. И его тоже следовало изучать, определять его ритм, выяснять, как использовать наилучшим образом.

Сколько раз, наблюдая за соревнованиями автомобилистов, – а Гудзон Маккормик был страстным фанатом гонок – он видел, как взрывается, окутываясь белым облаком, двигатель какой-нибудь скоростной машины, как печально она замирает на треке у бортика, когда все остальные несутся дальше, а пилот выбирается из машины и присаживается на корточки у заднего моста, недоумевая, какая же деталь его подвела.

На регате было все то же самое. Яхта тоже зависела от капризов своего двигателя – ветра. Он менял направление, усиливался или ослабевал по своему усмотрению. И поэтому без всякого предупреждения вдруг опадали паруса, хотя рядом, всего в десяти метрах, лодка соперника летела на бешеной скорости с ярким, наполненным ветром спинакером, который, казалось, вот-вот лопнет.

А иногда случалось, парус рвался с таким шумом, будто кто-то расстегивал гигантскую застежку-молнию. И сразу возникал некий управляемый хаос – общее волнение, замена поврежденного паруса, распоряжения шкипера, указания тактика, а члены экипажа двигались при этом подобно танцовщикам на сцене, подверженной боковой и килевой качке.

Гудзон Маккормик не мог толком объяснить все это, он просто любил парусный спорт. Он не знал, отчего ему так хорошо в море, но какое это имело значение.

Счастье не анализируют, счастьем живут. Он понимал, что на яхте он счастлив, и этого ему было достаточно.

Он волновался по поводу предстоящей регаты. «Гран-Мистраль» – своего рода предвестие соревнований на кубок Луи Вюиттона, которые обычно проводятся в конце года. Здесь появлялась возможность открыть и перемешать все карты. Экипажи и суда, участвуя в «Гран-Мистрале», проверяли на практике готовность каждого из них, знакомились с новинками проектировщиков. Тут делались сравнения и выкладывались суммы. И оставалось достаточно времени, чтобы внести необходимые изменения к той регате, которую все признавали бесспорной королевой, самой главной, самой престижной.

На «Гран-Мистрале», соберутся все. Прославленные экипажи и новички, только-только начинающие, вроде новой итальянской лодки «Маскальцоне Латино».[77]Единственная из престижных яхт, которая будет отсутствовать, это «Луна Росса»,[78]лодка, которую содержит «Прада», – они решили продолжать тренировки в Пунта Ала.

А их яхта «Try for the Sun»[79]находилась сейчас в большом прибрежном ангаре, который арендовали недалеко от Кап-Флери, в нескольких километрах от Фонтвьей. Там, в довольно спартанской обстановке размещались обслуживающий персонал и рабочие, и самое главное – там яхта круглосуточно оставалось под надзором, дабы нескромные глаза не увидели некоторых деталей, какие необходимо держать в секрете. В парусном спорте, как и в автомобильном, иная революционная идея позволяла сразу шагнуть от поражения к победе. А новые идеи обладают одним существенным недостатком – их легко повторить, и поэтому каждый старался как можно лучше прятать свои новшества.

Конечно, у яхт, в сравнении «Формулой-1», было то преимущество, что их аэродинамические обводы, скрываемые от посторонних глаз, прятались под водой. Однако люди – это люди.

Существовали акваланги, имелись подводные фотокамеры, и всегда находились негодяи. Кто-нибудь более легкомысленный мог бы принять мелкие опасения за чрезмерную осторожность.

Тем не менее, подобное могло происходить в кругу яхтсменов, где, помимо почестей, немалую роль играли и довольно серьезные экономические интересы. Не случайно каждая вспомогательная лодка или шлюпка имела на борту аппараты, позволявшие дышать кислородом, а не воздухом, – из тех, что изобрели во время Второй мировой войны для морских диверсантов. Такой аппарат позволял приближаться к судам, не обнаруживая своего присутствия пузырьками воздуха, поднимавшимися на поверхность…