Падшие в небеса.1937 - Ярослав Питерский

– Ну, так как? Пойдете менять папиросы на место? – Борис Николаевич спросил это уже с явным раздражением в голосе. – А потом будем препираться. И может, спорить. Хотя спорить с вами у меня нет никакого желания. Да и что теперь кому доказывать. Все уже всё друг другу доказали. Сейчас на повестке дня вопрос более насущный – как выжить. И выживать, как вы выразились, тут должны, к сожалению, и жертвы, и палачи. Потому как те и другие новые палачи уже вашего словоблудия не простят. И не поймут. Да и к чему им это понимать. У них другие задачи. Куда более простые и страшные. Вот так-то! Пойдете вы или нет?! Я больше вас тревожить не буду. Решайте?

Оболенский внимательно посмотрел на него, почесав лоб, тяжело вздохнул:

– А, что значит – литерный этап? Это что-то совсем страшное, в вашем зверином лексиконе?

– Лучше вам не знать. Но я вам расскажу. Потом. Попозже.

Оболенский медленно и нехотя встал с нар. Он бросил гневный взгляд на Фельдмана и процедил сквозь зубы:

– Сиди, Паша, грей хоть это место. Мы пойдем, попробуем к печке на ночлег пристроиться. А там посмотрим…

Фельдман тоже поднялся. Достал из кармана брюк пачку папирос и, покрутив ее, сунул в руку Оболенскому. Тот хмыкнул и двинулся к печке. Павел следил за ними сидя на нарах.

«Какой странный разговор?! Палачи. Странный человек с еврейской фамилией. Странное поведение. Оболенский. Почему он так ополчился на этого Бориса Николаевича?»

Фельдман вернулся быстро, но без Оболенского. Он привел какого-то мужика. Бородатый крепыш с узелком и в шапке-ушанке покряхтывал, как боров-трехлетка и противно хихикал:

– Хи-хи. Вот на ночь, на ночь, хи-хи. А потом, потом вон, хи-хи, вы будьте любезны, освободите. Освободите.

– Ладно, ладно, успокойтесь. Договоримся. А пока тут посидите, – Фельдман кивнул на свободное место на верху нар.

Мужик полез на топчан с явной неохотой. Но как только он там оказался, сразу задымил как паровоз. Папиросный аромат разлетелся по вагону. Павел понял: для этого человека сейчас было важнее вдоволь покурить, чем поспать в теплоте возле печки.

Фельдман сел рядом с Павлом и грустно сказал:

– Ну вот, вроде как одно место нам удалось выменять. Но только одно. Поэтому сейчас там пусть отдохнет Оболенский. Пусть. Пару часов. А потом уже вы. Ну а днем, если все будет хорошо, я лягу. Посплю. Вот так-то, молодой человек. Вот так.

Павел промолчал. Он рассмотрел в темноте фигурку Оболенского. Тот улегся на верхней полке возле печки. Старик лежал, подложив руки под голову, как ребенок.

Фельдман потер ладошками одна об другую и тихонько толкнул Павла в плечо:

– Вы не хотите со мной разговаривать? Вас напрягает то, что ваш спутник так со мной общается? А? Ну, так это его право. Если он захочет, он вам потом расскажет, почему. Потом. А пока не нужно загружать вас лишней информацией. И так впечатлений предостаточно. Даже слишком! Скажу одно: вы молодой человек, главное, не падайте духом. Не падайте.

Клюфт, вздохнул и тихо ответил:

– Я уже это понял. Но у меня характер такой. То полное опустошение в душе. А то, нет-нет, да мелькнет искорка надежды. И не только искорка. А целое северное сияние! А потом опять. Вот такой характер. Не знаю, право. Отчего?

– Ну, это ничего. Ничего. Я сам в молодости такой был. Сам был. Это хорошо. Поэтому надо в себе эти искорки поддерживать. Лучше все-таки жить с верой, чем с полным опустошением. С полным опустошением, зачем жить?!

Павел посмотрел на Фельдмана. Странный все-таки человек. Очень странный. И говорит как-то загадочно.

– Вы, Борис Николаевич, говорите вещи, которые мне пока не понятны. И меня это настораживает. И вовсе не то, что старик Оболенский с вами не ладит. Нет. А то, что вы какие-то вещи скрываете. А я загадки не люблю. И тем более не люблю неожиданные неприятные сюрпризы.

– Хм, а кто ж их любит-то? Да, вы правы. Но я готов вам сказать все, что не понятно. Все. Если смогу.

Фельдман вновь слегка толкнул в плечо Павла. Клюфту это не понравилось и он непроизвольно, отодвинулся.

– Вы вот тут говорили о литерном эшелоне. О литерном этапе. Что это такое? – спросил подозрительно Клюфт.

Фельдман задумался. Вздохнув, он покачал головой:

– Да это, наверное, больше всего волнует и меня, и вас в том числе. Хотя вы пока этого не понимаете. Дело в том, что литерный эшелон – это уже само по себе особое положение. Как вы, наверное, представляете, поезда ходят по расписанию. И даже грузовые составы. И прочие. Но вот есть так называемые «литерные». То есть поезда особой важности, которые не вносятся в обычное расписание. Они идут по дороге вне графика, и движение их может меняться. Так вот, литер присваивается чаще всего правительственным поездам и военным. Но в данном случае, литер присвоен и нашему составу. А это значит, он особый.

Павел, переваривая информацию, посмотрел на собеседника. Тот сидел, как ни в чем не бывало. Он не отводил своего взгляда, нет! Напротив, пялился на Клюфта вызывающе!

– Что значит «присвоен нашему составу»? Он что, секретный?

– Нет, он, конечно, не секретный. Но он особой важности. И может менять свое расписание. Вот, что это значит. А это очень плохо.

– Все равно не понятно. Как это «особой важности»? Как менять расписание? И что? Что это значит?!

– А это значит то, что поезд может простоять на некоторых станциях дольше или сделать непредвиденную остановку.

– Ну и что тут такого? Подумаешь. Делать остановку. Так поезду надо и водой пополняться и дровами, и углем. Да баланду раздавать надо.

– Эх! Так-то оно так. Но это все запланировано и у обычного маршрута. А литерный, он встанет на каком-нибудь полустанке и может простоять сутки. А то и двое. Или еще того хуже, вообще может быть расформирован! Просто пропадет по дороге!

– Как это? Как это поезд может пропасть?

– А вот так! Нет и все больше поезда!

– Ну, вы впрямь какие-то вещи говорите страшные! Что, поезд утонет, что ли, или упадет под откос? Куда ему деться-то?

Фельдман вздохнул и погладил Павла по плечу. Горько ответил:

– А вот и есть куда. Просто везти поезду некого. Некого. И все. До конечной станции ему незачем ехать. Вот вы сами-то подумайте, арестанты говорят тут между собой, мол: везут нас в Ванино, а там на Колыму. То есть, конечный пункт Ванино. Это на Тихом океане. Но события могут развиваться так, что не доедем мы до Ванино.

– Как это? Угля что ли не хватит? – недоумевал Павел.

– Да нет, молодой человек. Все гораздо проще и страшнее. Начнут нас на станциях ссаживать. По партиям. Чтобы не везти до Ванино. Понимаете. И все! Тогда пиши, пропало!

– Как это ссаживать? Зачем? – Павел начал злиться.

Запутанное объяснение немного пугало, но и в, то, же время раздражало.