Полет орлицы - Дмитрий Агалаков

— Я знаю, какой преподнесу сюрприз моим любезным принцам, — еще за несколько месяцев до приезда в Орлеан со злобой говорил он своему фавориту Карлу Менскому. — Я им запрещу иметь собственную армию. Отныне мои вассалы лишатся такого права. Я отменю все феодальные повинности, которые мой народ платил моим дворянам как защитникам государства. Армия будет постоянной и станет подчиняться только своему королю. Моя драгоценная теща права, их стоит урезонить! Тем более, в преддверии возможного возвращения Карла Орлеанского — Филипп Бургундский так и тянет его за уши на континент! Армией будет командовать коннетабль, а все принцы и герцоги будут обязаны подчиняться ему! Кто не подчинится — того ждет суд. А мой народ будет содержать эту армию. И подать эту я назову «военным налогом». Как вы думаете, Карл, хороша идея, не так ли?

— Блестящая, мой государь!

Карл Менский, как и когда-то Ла Тремуй, быстро разгадал короля Франции. Ему нужно было поддакивать, одобрять все его планы, льстить. Но если опальный Ла Тремуй желал завладеть своим государем так, как спрут завладевает своей жертвой, то Карлу Менскому было достаточно меньшей роли — простого паразита. Впрочем, очень жадного. Он не лез в политику, опасаясь принцев. Главное, чтобы жилось хорошо. Быть обласканным королем, иметь много любовниц, золота…

— Я знаю, вы меня понимаете, как никто другой, — кивал Карл Валуа. — Меня это так радует.

С таким настроем Карл Валуа и приехал 24 августа в Орлеан. Генеральные штаты, куда входило духовенство, дворянство и третье сословие, должны были одобрить его проект. Он был выгоден для всех кроме небольшой кучки сеньоров, в чьих жилах текла голубая кровь самой высшей пробы.

Но не прошло и двух дней, как в роскошный дом Жака де Буше, главного казначея города Орлеана, где остановился король, явился некий дворянин Жан д’Арк и сообщил, что в Орлеан едет Дева Жанна.

И вот уже, не находя себе места, Карл Валуа прохаживался по большому саду Жака де Буше. Жарко грело солнце, но тут было хорошо. Особенно в просторной беседке, где расторопные слуги казначея накрыли стол: копченый барашек, фазаны, утки, сыры и фрукты громоздились на нем. Пирожные и конфеты. И много было вина — красного и белого, розового и золотистого, чтобы король и его верные сеньоры могли утолить жажду.

По саду прохаживались те, кого король пригласил к себе для совещания. Тут бродили Карл Анжуйский и епископ Вьеннский; запросто беседовали камергер короны Орлеанский Бастард и великий капеллан Франции — Реньо де Шартр, а в былые времена они готовы были порвать друг друга на части! Но плохое забывается, когда успех, по части государственных дел, бежит впереди тебя. Сеньор де Шомон смеялся, и ему вторил Жан Рабато, не так давно назначенный председателем Парижского парламента. Разумеется, был тут и Гильом Гуффье[10], сеньор де Буази, камергер короля. В тот момент, когда дежурный офицер, облаченный в кирасу и шлем, шел по аллее, камергер беседовал с Карлом Менским, всегда следовавшим за своим королем.

Придерживая рукоять меча, офицер почтительно поклонился де Буази и его фавориту:

— Дама дез Армуаз просит его величество принять ее, — сказал он.

Карл Валуа обгладывал в беседке утиную ножку, когда уловил эти слова, и тотчас лишился аппетита. Первое, что ему захотелось, это закричать: «Нет, скажите, что я занят! Я болен! Меня нет в Орлеане!»

Но он только вытер губы и руки салфеткой и, бледный, вышел из беседки.

— Господа! — громко сказал он. — Окажем нашей дорогой гостье достойный прием! Прошу вас, господа, прошу…

Придворные поспешили окружить государя.

— Любопытно посмотреть, — негромко обронил Карл Менский.

Но стоило взгляду фаворита встретиться с ледяным взором Орлеанского Бастарда, как он тут же присмирел.

А Жанна, в черном бархатном костюме, держа руку на эфесе меча, уже шла к ним по аллее. Такая же стройная, подтянутая, с возрастом она стала чуть крепче. Все те же коротко остриженные темные волосы. Широкоплечий бархатный камзол, расшитый серебром, и облегающие бедра штаны, широкий кожаный пояс на узкой талии, высокие сапоги с длинными носами. Было в ней, одетой в черное среди буйного лета, что-то неумолимое, волнующее. Точно некая сила двигалась на короля и его придворных, перед которой стоило трепетать.

— Господи Всемогущий, — пробормотал Реньо де Шартр. — Это и впрямь она…

— А вы сомневались, ваше высокопреосвященство? — усмехнулся Орлеанский Бастард.

Многое вспомнилось архиепископу Реймсскому! Неожиданная встреча тоже мало его радовала. Отступив за спину короля, он весь собрался и даже подтянул объемный живот.

С яркого солнца Жанна вошла в тень акации. Она остановилась перед ними в трех шагах.

— Ваше Величество, — поклонившись, произнесла Дама дез Армуаз.

Карл Валуа, гордо подняв голову, смотрел в одну точку — между круто изломленных бровей Жанны. И только потом, набравшись смелости, заглянул ей в глаза. Глаза родной сестры, приведшей его на трон и брошенной им на произвол судьбы. И как набрал он в себя этот пряный воздух летнего сада, чтобы стать значительным, неприступным, великим, так и выдохнул его.

— Девственница, душенька моя, — пролепетал он, — добро пожаловать во имя Господа нашего, — на мгновение он осекся и тотчас продолжил, — ведающего тайну, которая есть между вами и мной…

Глаза Жанны отчаянно блестели. И как много лет назад, она встала на одно колено и, схватив его безвольную руку, которую он готов был отдернуть, спрятать за спиной, прижалась к ней губами. Прижалась и долго не отпускала.

— Я ждала этой встречи, государь, — наконец сказала она.

Сердце его бешено колотилось, но, услышав ее голос, стало биться умереннее. Он понял, что прощен. Что великодушия Жанны оказалось больше, чем его предательства и черной неблагодарности. Все его пороки рассыпались, столкнувшись с ее благородным сердцем. Дышать ему стало легче…

Жанна выехала из Орлеана 4 сентября и вернулась в Пуату, но не надолго. Ее капитаны, на чьей стороне оказалась воинская удача, устроили своим противникам настоящую бойню. Все, кто был замечен в симпатиях к англичанам, вырезались или обирались до нитки. Насилие и кровь охватили и затопили провинцию.

Дева Франции не пожелала участвовать в этой резне. Тем более, что создавалась новая, регулярная армия — в противовес старой, наемной, которая в один миг оказалась вне закона. А в новой армии, строго подчиняющейся центральной власти, женщине делать было нечего.