Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

перевороте, так и о лицах, которые возглавят собою правительство» (Падение царского режима. Т. 61. С. 278).

В действительности все дело было решено прочно в конце 1916 года. Если бы государь не отрекся, его убили бы. Так было решено. Об этом заговоре никакая полиция ничего не знала. Кое-что было приоткрыто одним из участников, но об этом ниже.

Принятое на совещании под председательством М. М. Федорова принципиальное решение о государственном перевороте было доведено до сведения лидеров Земского и Городского союзов.

Для координации действий оба эти союза имели съезды своих представителей в Москве в конце того же октября месяца. По результатам совещания представителей Земского союза его представитель, князь Львов, послал председателю Государственной думы Родзянко (25 октября) письмо, в котором, раскритиковав все действия правительства, упоминал об измене и предательстве, о желании заключить сепаратный мир и приходил к заключению, что такое правительство не может управлять страной. Князь Львов заканчивал свое письмо фразой, что «собравшиеся единогласно уполномочили его довести до сведения Государственной думы, что в решительной борьбе Думы за создание правительства, способного объединить все живые народные силы и вести нашу родину к победе, земская Россия будет стоять заодно с народным представительством».

Главноуполномоченный же Союза городов Челноков также прислал Родзянко письмо (31 октября), где обвинял во многом правительство, и даже в том, что оно, нарочно расстраивая тыл, дабы затруднить ведение войны, подготовливает заключение сепаратного мира. Он заканчивал свое письмо так: «Главный комитет Всероссийского Союза городов поручил мне просить Вас довести до сведения Государственной думы, что наступил решительный час — промедление недопустимо, должны быть напряжены все усилия к созданию, наконец, такого правительства, которое, в единении с народом, приведет страну к победе».

Так официально и открыто лидеры Земгора подталкивали Государственную думу на штурм власти. Конспиративно же они, в те же самые дни, даже наметили будущее Временное правительство. Лидеры-либералы собрались однажды негласно у Челнокова и наметили на случай переворота Временное правительство во главе с князем Львовым. В него входили все будущие министры исторического Временного правительства, кроме Керенского и Некрасова. Начальник московского Охранного отделения, умный, толковый и блестящий жандармский офицер А. П. Мартынов, получил тогда подробную о том информацию и доложил о случившемся исполнявшему временно обязанности градоначальника полковнику Назанскому. Сам же [московский] градоначальник, генерал Шебеко, находился в это время случайно в Петрограде. В Петроград был послан подробный доклад и генералу Шебеко, и в Департамент полиции. В Петрограде доклад был прочитан генералом Курловым, который исполнял обязанности товарища министра внутренних дел и был как бы правой рукой Протопопова. Генерал Курлов не придал докладу серьезного значения, отнесся к нему иронически и наложил на него резолюцию, что он уже пережил одну революцию и что новая, подготовляемая революция будет подавлена с таким же успехом, как это было сделано в 1905 году.

Министр Протопопов отнесся к докладу еще более легкомысленно; не обратил на него должного внимания и директор Департамента полиции Васильев. Узнав об этом, полковник Мартынов лишь мог пожать плечами.

Таковы были тогда высшие представители Министерства внутренних дел.

Между тем один из видных общественных деятелей счел своим патриотическим долгом предупредить о задуманном перевороте дворцового коменданта Воейкова. Он приехал в Могилев и осветил положение дел Воейкову доверительно, секретно и довольно подробно. Генерал Воейков был настолько серьезно встревожен всем услышанным, что в тот же вечер отправился с докладом к государю и доложил о привезенных из Москвы сведениях. Куря папиросу, государь долго и спокойно слушал Воейкова, а затем вдруг перевел разговор на хозяйственные вопросы, касающиеся Ливадии (там, где Спиридович), и стал говорить о решетке для Ливадийского дворца.

Так был пропущен первый, едва ли не самый важный момент по предупреждению задуманного нашими либералами государственного переворота во время войны. Государь был большой фаталист и еще больший патриот. По своей глубочайшей моральной честности он не мог поверить, не мог себе представить, чтобы русские серьезные политические деятели пошли бы на заговор, на государственный переворот во время войны. Такое легкомыслие, такое преступление против родины просто не укладывалось в уме государя.

Позже, после революции, на мой заданный генералу Воейкову вопрос о том, предупреждал ли его тогда Протопопов о задуманном перевороте, Воейков писал мне: «Официального доклада о задуманном перевороте, о составлении списков Временного правительства от министерства внутренних дел, насколько мне помнится, я не получил. Сведения об этом доходили до меня разными путями. Протопопов, при каждом со мной разговоре, клялся, что в моих сведениях нет ничего серьезного, и чтобы я не беспокоился, так как в случае чего-либо подобного первый, кто будет знать обо всем от него, буду я».

Таково было поведение легкомысленного, опьяненного властью, уже не совсем психически здорового министра внутренних дел Протопопова[119].

Со времени назначения Протопопова министром влияние царицы на государя все более и более усиливалось. Штюрмер и Протопопов втягивали царицу в дела управления страной. Были и другие министры, которые, льстя царице, посвящали ее в дела своих министерств. Так поступал иногда адмирал Григорович. Сам государь в это время уже признавал, что царица приносит ему большую пользу и является как бы помощницей ему. Она его глаза и уши в столице во время его отсутствия. Это влияние царицы и ее как бы непосредственное участие в разрешении некоторых государственных дел подали некоторым рьяным из ее поклонников мысль, что она может стать, если понадобится, даже регентшей. От лиц самых близких к Штюрмеру шел этот слух, причем ссылались на слова самого Штюрмера, а он, дескать, говорил на основании бесед с императрицей. Сплетне верили, она плыла по Петрограду, и неприязнь к царице все увеличивалась и увеличивалась. Сплетня доходила до иностранных посольств наших союзников и производила самое неблагоприятное впечатление. Имя Штюрмера у них было синонимом германофильства. Это было совершенно неверно, но этому верили упорно. И все это снова обращалось во вред царице.

3 октября царица приехала в Ставку и пробыла там до 12-го, а 18-го государь приехал в Царское и пробыл там до 25 октября. В опасность положения в тылу государь не верил. Протопопов уверял, что справится со всеми осложнениями. Государь верил ему и был спокоен.

25 октября государь выехал в Ставку с наследником. Кроме обычной свиты, его величество сопровождали: великий князь Дмитрий Павлович, граф Шереметев и Н. П. Саблин — самые близкие, любимые люди, которым доверяла императрица.

27 октября государь выехал с наследником в Киев, где жила императрица Мария Федоровна, и был встречен на вокзале императрицей и великими князьями Павлом Александровичем и Александром Михайловичем. В Киеве же