Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - Уильям Манчестер

В эту зиму началось послевоенное возрождение фирмы, хотя тогда никто из непосвященных об этом даже не догадывался. Положение в Эссене было из рук вон скверным. Отступающая французская армия захватила с собой 21 новый паровоз и 123 товарные платформы и оставила после себя полнейшую дезорганизацию. Когда Густав впервые после выхода из тюрьмы приехал в свое главное управление, он увидел, как из крупповских лавок выходят воры, прижимая к груди свою добычу. Ходить по улицам было небезопасно и в дневное время. Вооруженные люди разгуливали в центре города: грабители проникали даже в здание управления. Зал заседаний был окружен охраной, и в нем, уныло поникнув в креслах, сидели члены совета директоров. Они снова рекомендовали, чтобы Берта продала свои акции, и снова Густав и слышать об этом не захотел. Крупповские резервы включают большие пакеты акций иностранных предприятий. В случае необходимости будет на что опереться, напомнил он совету. Амортизатор на месте, если они в нем нуждаются. А пока он намерен навести порядок в хаосе, возникшем из-за инфляции. При настоящем положении не было никакой возможности узнать, насколько фирма платежеспособна, а потому Густав поручил Хоксу перевести весь бухгалтерский учет на золотой стандарт. Он также не забывал и о сельскохозяйственном проекте в русской степи. Если проект действительно нереален, то лучше от него отказаться, и он хотел, чтобы его свояк поехал туда и все осмотрел. Тило поехал. Он обнаружил многие акры земли, заросшие подсолнухом, льном и дикими тюльпанами, но никакой пшеницы. Молодой немецкий управляющий был увлечен трудами Гете и Канта. Сеять хлеб бессмысленно, подсказал ему «господин репейник» – шквальные весенние ветры сдуют зерно, да и вспаханный верхний слой почвы будет также снесен ветром. «Обречено на провал», – телеграфировал Тило Густаву и разрешил использовать это огромное пространство целины по усмотрению тридцатилетнего советского партийного работника Анастаса Ивановича Микояна.

Из своего главного управления Крупп начал запускать ряд новых проектов. Чтобы компенсировать Советской России неудачу с проектом в степях, он организовал учебу русской молодежи в своей школе профессиональной подготовки. Его коммивояжеры были аккредитованы в Москве и Пекине, распространяя брошюры, рекламирующие сельхозоборудование. Их миссии сулили прибыли с самого начала. Его лаборатории создали новую сталь, тверже всего, что было известно в истории металлургии. Они истолкли в порошок кобальт и карбид вольфрама, прессовали его при температуре 1600 градусов и хонинговали алмазами. Сталь эта, названная «видиа» (от wie Diamant – как алмаз), впервые демонстрировалась на Лейпцигской промышленной ярмарке в 1926 году. К 1928 году фирма набрала еще 30 тысяч рабочих, а в мае Густав открыл новый доменный цех в Борбеке, пригороде Эссена. На следующий год инженеры американской компании «Крайслер» пришли к выводу, что крупповская сталь «эндуро КА-2» – лучшая нержавеющая сталь в мире, и рекомендовали ее для покрытия шпиля крайслеровского небоскреба в Манхэттене, где она сверкает и по сей день. Другие крупповские инженеры разработали новый метод превращения низкокачественной железной руды в высококачественную сталь. Они назвали этот метод «ренновским процессом» и ввели его на Грузонском заводе. Это компенсировало фирме послевоенную утрату рудников в Лотарингии, в Испании и Латвии. В Скандинавии и на Ньюфаундленде были приобретены концессии на рудные разработки. Они обошлись дешево, ибо никакой другой сталепромышленник не мог использовать эти руды, а Круппу они помогли вернуть довоенное первенство.

Составители Версальского договора ничего подобного не предвидели. Французский промышленник Шнайдер считал, что возвращение Лотарингии обеспечит главенство Франции. Но после оккупации Рура 1923 года Париж утратил воинственность и только пожимал плечами в ответ на предупреждения, что наковальня Германии начинает все более грозно походить на кузницу оружия, которое уже дважды за последние полвека опустошало Францию. С другой стороны, Веймарская республика поддерживала Густава и других «баронов фабричных труб» в их сложной стратегии, которая опиралась на правительственные субсидии, на более передовую крупповскую технологию и на прямое нарушение принятых норм торговли. Обратившись к новым видам руд, немцы создали производство дорогих сталей, которое монополизировало добычу угля во всем Рурском бассейне. Лишившись этого угля, французские заводы начали отставать. В надежде восстановить равновесие они предложили организовать картель. Учрежденный в 1926 году в Люксембурге Международный стальной концерн на бумаге выглядел безупречно. На практике же он закрепил французское отставание. Каждая из стран-членов (Франция, Англия, Бельгия, Люксембург, Австрия, Чехословакия и Германия) соглашалась положить конец «губительной конкуренции», строго придерживаясь ежегодной квоты. Немцы, подписав договор, бдительно следили, чтобы остальные партнеры безукоризненно соблюдали все условия, но сами стали их нарушать. Это было прямое мошенничество. Соглашение предусматривало штраф за такие нарушения. Сначала «бароны фабричных труб» платили без возражений. Затем начали грозить, что выйдут из картеля, если им не снизят штрафы и не повысят квоты. К этому времени других участников уже поразил тот своеобразный паралич, который в 30-х годах был типичен для всех жертв тевтонской наглости. Они беспомощно стояли и только наблюдали сложа руки, как грохочущий Рур превышает свою квоту на 4 миллиона тонн стали в год. Тех, кто вслух недоуменно спрашивал, для чего, собственно, так много стали, упрекали в разжигании военных настроений.

* * *

Большинство крупповцев никогда не слышали о картеле и, наверное, были не в состоянии понять, что это такое. Однако им было понятно значение расправы в Пасхальную субботу; с умопомрачительным отсутствием логики, приводя в отчаяние соседей Германии, они посещали ежегодные церковные службы поминовения 13 жертв, забыв даже гораздо более кровавую Пасху за три года до этого. Они понимали и причину тюремного заключения Густава. Они знали, что возобновились выплаты пенсий. Имя Круппа сохраняло свою магию; если что-то было не так, значит, виноват кто-то другой. Густав стоял на ногах, но часто спотыкался. При всех своих блестящих успехах местного характера фирма не имела прежней движущей силы. В 1928-м, а потом и в 1929 году платежные ведомости пришлось урезать. Работники обвиняли Берлин и никогда главное управление. Они обожали Берту и ее детей и вешали портреты семьи на стенах своих гостиных. 24 марта 1931 года умерла Маргарет Крупп, и весь Эссен вышел на похороны; в каждом доме вывешивались широкие полосы из крепа. Единственным посторонним человеком, который смог присутствовать на ритуалах, был Карл Сабель, предприимчивый молодой рурский журналист. Он взял напрокат шелковую шляпу, сюртук и самый большой лимузин в Дюссельдорфе. Выйдя из него у просторной галереи замка, он холодно посмотрел на крупповского лакея. Тот низко поклонился, и Сабель прошел. То, что он увидел, сначала производило впечатление воспроизведенного тевтонского мифа. В зале, стены которого украшали романтические фрески брата Марго Феликса и вдоль которых стояли 200 приглашенных гостей, тело вдовы Фрица Круппа лежало на возвышении, напоминая мертвую королеву. Церемония открылась чтением длинного панегирика бургомистра. Он закончил, и служанки, одетые в безукоризненную форму, одна за другой подходили к гробу, и каждая положила цветок на грудь Марго (Густав, специалист по регламенту, дал каждой из них по четыре минуты тридцать пять секунд; собираясь уезжать, Сабель обратил внимание, что они сразу же приступили к своей повседневной работе по дому). Снаружи 300 тысяч человек выстроились вдоль дороги на кладбище Кетвиг-Гейт. Большинство из них были слишком молоды и не застали золотые годы Фрица, и уж совсем немногие могли вспомнить ту ночь, когда несли с холма Альфреда Великого. Тем не менее Марго была для них мостом к чарующему прошлому, когда делали и выгодно продавали пушки, которые никогда не пускали в ход в припадке ярости; а если они и стреляли, то холостыми зарядами.