1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Такие акты милосердия совершались вовсе не только представителями образованных сословий. Один крестьянин рассказывал, как все их село спряталось в лесу, прихватив с собой скотину и провизию, какую они только могли унести. Однажды их нашли двое французских солдат, и крестьяне попытались убить их, но один улизнул. Ожидая карательную экспедицию, селяне послали известить русские войска, располагавшиеся поблизости, и те соответственно устроили засаду. Скоро пришли две сотни французов и потребовали еды, грозя забрать ее силой. Тут-то в дело вступили затаившиеся русские и разоружили французов. «Но так уж они просили хлеба, – воспоминал крестьянин, – что мы пожалели их, сварили немного картошки и принесли им хлеба и даже говядины, и мы увидели, сколь они голодны, как они бросились на принесенную нами снедь, как стали есть. Иные из французов пытались говорить что-то со слезами на глазах, наверное, благодарили нас на своем языке, а мы сказали им: ешьте-ешьте, на здоровье, у нас хлеба хватит»{568}.

Непостижимость крестьянского нрава служила источником споров и беспокойства, поскольку сделать их участниками войны означало дать им определенную силу и власть. Впервые в русской истории царь оказался вынужден апеллировать к крепостным, чтобы призвать их защитить его и государство. Никто ведь не знал, как они употребят свой потенциал.

Первые попытки использовать крестьян на войне не давали однозначного результата. Так одно подразделение из корпуса принца Евгения натолкнулось на отряд, вооруженный пиками, косами и топорами, под командованием барина. Он смело вел своих людей в направлении итальянцев до тех пор, пока крепостные не бросили его и не разбежались. При наборе в ополчение многие русские крестьяне сами причиняли себе раны в стремлении избежать призыва. Да и среди тех, кто попал-таки на службу, истинный воинский дух выказали далеко не все. Как отмечал Николай Андреев, поручик 50-го егерского полка из дивизии Неверовского, под Бородино ответственные за вынос с поля и доставку на перевязочные пункты раненых ополченцы в процессе транспортировки освобождали офицеров от находившихся при тех ценностях{569}.

И все же пример Испании, где так называемая guerrilla («малая война») наносила заметный урон французам, не мог не служить источником вдохновения. Руководство перевело и опубликовало испанский «национальный катехизис», и многие считали, что военную ценность крестьянства, кроме призванного в ополчение, надо бы нарядить в национальные одежды. «Но народная война есть такое новшество для нас, – сетовал народник Федор Глинка. – Похоже, они все еще бояться развязывать руки»{570}. В конечном итоге, всё так или иначе оказалось отданным на волю обстоятельств.

Вскоре после начала войны Денис Давыдов, гусарский офицер из 2-й Западной армии[138], написал Багратиону с предложением поручить ему некое независимое командование для ведения эффективных партизанских действий против французов. Прошло время и в самом начале сентября, как раз перед Бородино, Давыдов получил в распоряжение пятьдесят гусар и восемьдесят казаков. Он начал рыскать по французским тылам, но не раз становился мишенью для пуль русских крестьян, смотревших на всех солдат с одинаковой неприязнью. Потратив немало времени и энергии в попытках убедить население в том, что он не чужак, гусар сменил полковое обмундирование на крестьянский армяк, отрастил бороду, а вместо ордена св. Анны 2-й степени на груди стал носить маленькую иконку св. Николая. В таком виде он мог приближаться к деревням и селам без риска быть застреленным и начал потихоньку убеждать жителей вставать на его сторону. Давыдов добился определенных успехов в борьбе против отрядов французских фуражиров и отдельных подразделений, постепенно привлекая к своим операциям селян. К 24 сентября, по мере того, как к нему присоединялись крестьяне и русские солдаты, отставшие от своих частей или сбежавшие от врага пленные, отряд разросся до трех тысяч всадников. А к концу октября Давыдов смог сколотить довольно крупную группировку из местных крестьян, набравших себе трофейных французских ружей, и использовать их в отдельных операциях.

После падения Москвы Кутузов санкционировал формирование большего количества таких «летучих отрядов», задача каковых заключалась в нанесении ударов по французским линиям коммуникаций и по подразделениям снабжения. Главнокомандующий отправил генерала Винцингероде с 3200 чел. действовать вдоль Тверской дороги, а генерала Дорохова с двумя тысячами – совершать с баз вокруг Вереи нападения на французов, передвигавшихся по Смоленской дороге. Он также создал меньшие по численности отряды и партии под началом Сеславина, Фигнера, Ланского и других. Некоторые из этих отрядов действительно набирали в свои ряды местных крестьян, но по большей части их командиры довольствовались сведениями о противнике, предоставляемыми населением, иногда вооружали его и использовали для сопровождения пленных или доставки снабжения.

Денисом Давыдовым как героем восхищались Пушкин и Вальтер Скотт, у которого в кабинете висел портрет этого русского гусара. Позднее Толстой обессмертил его под именем Денисова в «Войне и мире». Достижения Давыдова и прочих командиров «партизанских» отрядов чрезвычайно преувеличены легендой, а некоторые заявления с их стороны, или от их имени просто абсурдны. Один советский историк уверяет, будто отряд из ста русских напал на деревню, обороняемую двумя эскадронами кавалерии и двумя ротами пехоты. Атакующие, на чем настаивает он, убили 124 французов и взяли в плен 101, потеряв всего двух бойцов ранеными, плюс шесть раненых или убитых лошадей. Даже ребенок легко сообразит, что за время, необходимое для уничтожения 124 чел., русские должны были понести более серьезный урон, если, конечно, французы не сдались после нескольких выстрелов, после чего подверглись резне. Как признавал Сергей Волконский, командовавший одним из партизанских отрядов, большинство героических историй – чепуха. Весь смысл в ведении такого рода войны заключается в осторожности и минимуме риска. Нормальный партизанский командир вместо боя с французским подразделением постарался бы застать его врасплох, когда все в нем спали. Реальность вовсе не выглядела такой же сияющей, как легенда. Фигнер являлся хладнокровным убийцей, а Сергей Ланской, согласно генералу Ланжерону, – насильником и бандитом.

Существовал к тому же и ряд так называемых стихийных партизанских отрядов, действовавших по окраинам занимаемой французами территории. Однако теперь довольно трудно выкристаллизовать правду из фантастических историй, поскольку идея крестьян-патриотов изрядно привлекала как русских славянофилов, так и советских коммунистов. Нельзя ни поддержать, ни опровергнуть роль подобных отрядов в войне с помощью документальных свидетельств, которых попросту слишком мало. Остается лишь повторять написанное российскими историками, относясь к их рассказам с известным скептицизмом.