За скипетр и корону - Грегор Самаров

— Вы знаете, однако, — сказал король с строгим выражением и таким же тоном, — что я никогда не уступлю ни пяди немецкой земли?

— Так же верно, как то, что я никогда не подпишу подобного трактата! — отвечал Бисмарк. — Однако напрасно вызывать преждевременно разрыв, затруднения и усложнения — если Франция теперь поднимется…

— Мы пойдем на Париж, — уверенно заявил Мольтке. — У Наполеона нет армии!

— Граф Гольц так не думает, — возразил министр‑президент. — Если б я мог знать это наверняка! Впрочем, во всяком случае лучше заключить мир с Австрией и не спешить с переговорами о вознаграждениях, еще не предъявленных Францией официально. Как только мы здесь порешим вопрос, мы дадим Парижу ответ, которого он заслуживает, и еще устроим маленький сюрприз… Позвольте теперь перейти к фон дер Пфортену, Ваше Величество.

Король посмотрел с удивлением.

— Вашему Величеству памятно, — невозмутимо продолжил граф Бисмарк, — положение, которое мирная программа дает южногерманским государствам?

— Конечно, — отвечал король, — и это положение возбуждает во мне серьезные опасения за будущее!

— Намерение ясно, — отвечал министр‑президент. — В Париже хотят Германию раздробить и поставить одну часть под удар другой: в Вене рассчитывают возобновить в будущем с большим успехом теперь проигранную игру. Надеюсь, что они ошибутся в расчете. Фон дер Пфортену я поставил на вид весьма умеренные условия мира, если Бавария в силу особого, тайного договора примет главное командование Вашего Величества над баварской армией в случае войны.

Глаза короля засветились.

— Тогда Германия была бы единой! — вскричал он. — И что же, он согласился?

— С радостью и благодарностью! — отвечал Бисмарк. — И уверяет, что его примеру не замедлят последовать Вюртемберг и Гессен. Я хотел только просить генерала Мольтке набросать предполагаемый трактат, чтобы, когда фон дер Пфортен вернется с согласием короля, можно было все поскорее покончить. А пока пускай генерал Мантейфель отказывает в окончательном объявлении перемирия, чтобы произвести благотворное давление. Я надеюсь, — продолжал он усмехаясь, — что по заключении мира император Наполеон заметит, что козыри в столь тонко им разыгранной игре очутятся в наших руках, и тогда вопрос о вознаграждениях может быть без околичностей отстранен.

— Посмотрите, Мольтке, — засмеялся король, приветливо поглядывая на министра‑президента, — как дипломаты‑то всегда верны себе! Даже если носят мундир! Однако, — продолжал он серьезнее, — я не хочу, чтобы Бенедетти заводил при мне речь о вознаграждениях — я не мог бы отстрочить своего ответа!

Бисмарк поклонился.

— Ваше Величество, нам необходимо обратить внимание еще на другую сторону, — сказал он. — Настроение в Петербурге неблагоприятно, я боюсь, что там будут очень недовольны нашими новыми приобретениями.

— Я сам этого боялся, — признался король.

— Необходимо, — продолжал Бисмарк, — совершенно очистить воздух в той стороне, парализовать воззрения и влияния, которые могут там преобладать, и довести до России, как ей выгодна дружба Пруссии и Германии теперь и в будущем. Необходимо послать в Петербург толкового человека. Я изложу Вашему Величеству мои воззрения на этот предмет, и они могут послужить инструкцией для посланника.

— Пожалуйста, — заявил король с живостью, — я хочу сохранить целою и нерушимой дружбу с Россией не только из политических соображений, но и по личному убеждению. Я пошлю Мантейфеля, он отлично все устроит, как только мы покончим с Баварией.

Граф Бисмарк молча поклонился.

— Ваше Величество, — начал он немного погодя. — Только что приехал ганноверский флигель‑адъютант с письмом от короля. Он мне передал письмо от графа Платена.

Глубоко скорбное выражение показалось на лице короля.

— Что он пишет? — спросил он.

— Король признает Ваше Величество победителем Германии и готов принять условия, которые Ваше Величество продиктует для мира.

Король долго молчал.

— О, — вскричал он, — если б я мог ему помочь! Бедный Георг! Нельзя ли сохранить Ганновер без военной самостоятельности?

Бисмарк посмотрел с железным спокойствием и твердостью на взволнованное лицо короля.

— Ваше Величество сочло необходимым для обеспечения и могущества Пруссии присоединить Ганновер. Что может значить, чего может стоить мнимое королевство — просто княжеское вельфское владение! Но для нас такое препятствие, как страна с враждебным населением, может быть весьма опасным. Подумайте, Ваше Величество, сколько бед наделала бы нам ганноверская диверсия, если бы там оставили Габленца или если ганноверский главный штаб поменьше гонял армию бессмысленно взад и вперед? Такая опасность должна быть навсегда устранена в будущем.

— Королева Фридерика была сестрой моей матери! — произнес король дрожащим голосом.

— Я высоко чту отношения королевской крови, связывающие Ваше Величество с королем Георгом, — сказал граф Бисмарк, — и сам лично преисполнен почтительной симпатии к этому несчастному государю. Но важнейшая обязанность Вашего Величества лежит в вашем отношении к народу, кровь которого лилась на полях битвы, к народу Фридриха Великого, к народу тысяча восемьсот тринадцатого года. Этому народу Ваше Величество должны пожертвовать своей кровью. Простите, Ваше Величество, что я дерзаю говорить от имени этого народа — я знаю, мои слова только отголосок того, что королевское сердце Вашего Величества само ясно и глубоко чувствует. Принятием письма короля вы себе свяжете руки — вы вступите в переговоры, которых вовсе не следует допускать.

Король глубоко вздохнул.

— Бог свидетель, — сказал он, — я все испробовал, чтобы избегнуть разрыва с Ганновером и предохранить короля от тяжелого испытания, которое должно было его постигнуть! Поверьте, сердце мое приносит Пруссии, ее величию и ее германскому призванию тяжелую жертву.

И глаза короля увлажнились.

— Так отклоните прием этого письма! — сказал он взволнованным голосом, печально опуская голову.

— Да благословит Бог Ваше Величество! — вскричал Бисмарк, весь просияв. — За Пруссию и Германию!

Мольтке посмотрел на своего короля с выражением искренней любви и серьезного удивления.

Король молча махнул рукой и отвернулся к окну.

Бисмарк и Мольтке вышли из кабинета.

После бурных и тревожных дней в Лангензальца наступила тишина. Ганноверская армия была распущена и вернулась на родину, прусские войска двинулись дальше на юг и запад, навстречу другим врагам, и городок Лангензальца внешне стал снова таким же тихим и мирным, каким был многие годы перед тем, как судьбе заблагорассудилось сделать его театром таких кровавых событий.

Но хотя внешне улицы казались по‑старому спокойными и сонными под знойными лучами летнего солнца, — внутри домов двигалась тихая жизнь неутомимой любви и сострадания, той любви и того сострадания, которые после грозных военных ураганов врываются в жизнь с большей стремительностью и служат прекрасным доказательством вечной и неразрывной связи человеческого сердца с Богом, неиссякающей любви, неистощимого милосердия.