Последние дни Помпеи - Эдвард Джордж Бульвер-Литтон

возраста лишь слегка оттенял мрамор бескровных щек. Над этим лицом склонилось другое, полное такой невыразимой грусти, такой страстной нежности, такого безотрадного глубокого горя! Горячие слезы старика сыпались градом, но он их не чувствовал. Губы его машинально шептали молитву своей милосердной, всепрощающей веры, но ни сердце его, ни сознание не отвечали словам – ум его был в состоянии летаргии. Сын его умер, умер за него! И сердце старика было разбито.

– Медон, – проговорил Олинтий с состраданием. – Вставай и беги! Господь пробудил стихии! Новая Гоморра обречена на погибель! Спасайся, прежде чем пламя сожжет тебя!

– Он был так полон жизни! Он не может быть мертв! Подойди, положи руку на его сердце, наверное, оно еще бьется?

– Брат мой, душа отлетела! Мы помянем ее в наших молитвах! Ты не можешь оживить немой прах! Пойдем, пойдем! Слышишь, как трещат стены? Слышишь эти предсмертные вопли? Нельзя терять ни минуты! Идем!

– Я ничего не слышу! – сказал Медон, покачивая седой головой. – Бедный мальчик! Любовь убила его!

– Идем, идем! Прости мою дружескую настойчивость!

– Идти! Кто может разлучить отца с сыном?

И Медон, крепко сжимая тело в своих объятиях, покрывал его страстными поцелуями.

– Идти! – проговорил он, на мгновение подымая голову. – Оставь нас! Мы должны остаться наедине!

– Увы! – возразил сострадательный назареянин. – Смерть уже разлучила вас!

Старик спокойно улыбнулся.

– Нет, нет, нет! – пробормотал он, все тише и тише с каждым словом. – Смерть была великодушнее!

С этими словам голова его поникла на грудь сына, руки его выпустили тело, которое он обнимал. Олинтий схватил его за руку, – пульс перестал биться! Последние слова отца оказались истиной – смерть была великодушнее!

Тем временем Главк с Нидией быстро шли по опасным, смятенным улицам. Афинянин узнал от своей избавительницы, что Иона все еще находится в доме Арбака. Туда он спешил освободить ее… Спасти ее! Немногие рабы, оставленные египтянином дома, когда он отправился длинной процессией в амфитеатр, не были в силах оказать сопротивление вооруженной шайке Саллюстия и после, когда произошло извержение вулкана, они забились все вместе, ошеломленные и перепуганные, в дальний угол дома. Даже великан-эфиоп покинул свой пост у ворот, и Главк, оставив Нидию на улице (бедную Нидию, снова терзавшуюся ревностью, даже в этот ужасный час), прошел по большой зале, не встретив никого, кто бы указал ему комнату Ионы. Покуда он шел, темнота, застилавшая небо, так быстро сгущалась, что он с трудом мог пробираться вперед. Обвитые цветами колонны шатались и дрожали: ежеминутно он слышал, как с треском валился пепел на открытый перистиль. Он поднялся в верхние покои, задыхаясь пробежал по ним, громко зовя Иону, наконец он услыхал где-то в конце галереи голос, ее голос, отвечавший на его зов! Броситься туда, выломать дверь, схватить Иону в свои объятия, выскочить с нею из дому – все это было делом одной минуты! Едва успел он добраться до того места, где ждала Нидия, как услыхал шаги Арбака, возвращавшегося домой, чтобы забрать свои сокровища и Иону и с ними бежать вон из обреченной на гибель Помпеи. Но тьма в воздухе была так густа, что враги даже не увидели друг друга, хотя были так близко, и только во мгле Главк различил развевающиеся белоснежные одежды египтянина.

Все трое спешили, бежали. Увы! Они ни зги не видели перед собою: наступил полнейший мрак. Сомнение и ужас охватили их! И смерть, от которой избавился Главк, казалось, только изменила форму и увеличила количество жертв.

VI. Калений и Бурбо. – Диомед и Клавдий. – Девушка из амфитеатра и Юлия

Внезапная катастрофа, разрушившая все преграды в среде общества, одинаково освободив и пленника и тюремщика, вскоре избавила также и Каления от стражи, приставленной к нему претором. Когда тьма и толпа разлучили жреца с его стражей, он направился к храму богини. В то время как он туда пробирался, и прежде чем окончательно сгустился мрак, он вдруг почувствовал, что его кто-то схватил за одежду и чей-то голос прошептал ему на ухо:

– Эй, Калений! Страшно!

– Кто ты такой? Не узнаю, клянусь головой моего отца. Лица твоего не видно в потемках, а голос незнакомый!

– Не узнаешь меня – Бурбо? Фи!

– Боги! Какая темень. Что за молнии сверкают из той ужасной горы! Как они вспыхивают и трепещут! Гадес разразился и спускается на землю!

– Полно! Ты ведь не веришь этим сказкам, Калений! Теперь как раз время нам нажиться!

– В самом деле?

– Слушай! Твой храм полон золота и драгоценностей! Давай нагрузим себя этим добром, поспешим к морю и сядем на корабль! Никто никогда и не потребует отчета в том, что творилось в такой день.

– Ты прав, Бурбо! Тише! Ступай за мной в храм. Кто теперь узнает, кому нужно знать, – жрец ты или нет? Иди за мной, и мы поделимся.

В ограде храма многие жрецы собрались вокруг жертвенников, – молились, плакали, валялись в прахе. Чувствуя себя в безопасности, они морочили и обманывали народ, а теперь, в беде, сами становились суеверными! Калений прошел мимо и вошел в комнату, которую и до сих пор можно видеть с южной стороны двора. Бурбо последовал за ним. Жрец высек огня. Стол был уставлен винами и яствами – остатками жертвенного пира.

– Человек, голодавший сорок восемь часов, не лишен аппетита даже и в такое время, – пробормотал Калений.

Он накинулся на пищу и стал с жадностью уничтожать ее. Нельзя себе представить ничего ужаснее и противоестественнее себялюбивой низости этих негодяев, – ибо нет ничего презреннее алчности! Грабеж и святотатство, в то время как трепещут и рушатся устои мира! До какой степени ужасы природы могут быть еще усилены пороками людей!

– Когда же ты, наконец, кончишь? – спросил Бурбо с нетерпением. – Лицо у тебя побагровело, а глаза вылезают вон.

– Не каждый день человек имеет такое законное право быть голодным. О Юпитер, какие это звуки? Шипение огненной жидкости! Как! Неужели тучи извергают дождь вместе с пламенем! И что за крики? А теперь, Бурбо, такая тишина! Смотри-ка!

Между прочими ужасами могучая гора извергала столбы кипящей воды. Перемешанные с горячей золой, целые потоки кипящей грязи струились на улицу в частые промежутки времени.

И как раз в то место, куда столпились жрецы Исиды вокруг жертвенников, где они тщетно старались возжечь священный огонь и воскурить фимиам, с яростью устремился один из смертоносных потоков, перемешанных с громадными обломками шлака. Он обдал склоненные фигуры жрецов – послышался предсмертный вопль, и затем наступило безмолвие вечности! Пепел и кипучая лава брызнули на жертвенник, залили мостовую