Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны - Венди З. Голдман

проявилось в Ивановской области, центре текстильной промышленности, где рабочие позднее взбунтовались против попыток местной администрации эвакуировать фабрики. В первые месяцы войны многим работникам текстильных предприятий сократили зарплату на 30–40 %, так как фабрики теперь изготавливали прежде всего материалы для военного обмундирования[1148]. Помимо трудностей, связанных с работой, резко сократился объем продовольственных поставок, и рабочие по всему региону угрожали забастовками. На фабрике имени Ногина работница презрительно отозвалась о пакте: «Гитлер хлеб-то ведь не взял, ему мы сами давали, а сейчас нам не дают, ему что-ли берегут?»[1149] Рабочих, в большинстве своем женщин с детьми, особенно возмущали щедрые пайки чиновников и начальства. Даже члены партии в цехах не горели желанием оправдывать сокращение продовольственных норм. После очередного скудного обеда один партиец собрал группу из пятнадцати рабочих и отвел их прямо к директору столовой. «Накормите их, – резко сказал он, – они голодные»[1150].

В августе и сентябре 1941 года текстильные фабрики захлестнула волна недовольства. В общей сложности около 450 рабочих восьми фабрик устроили стачку, протестуя против недостатка питания, сокращения зарплаты и проблем с производством. Кратковременные и легко подавляемые забастовки были вызваны страхом и голодом. Но некоторые парторги отмечали, что стачечные настроения разжигают «враждебные элементы». Рабочие группками собирались в умывальных, в коридорах и на лестницах, чтобы обсудить войну, послушать антисоветские анекдоты и обменяться слухами. Молодой комсомолец на фабрике имени Шагова сказал товарищу по работе и члену партии, что, если кто-то начнет забастовку, они готовы ее поддержать[1151]. Многие работники текстильных фабрик не понимали возрастающего влияния немецкой оккупации на снабжение, а поскольку местные партийные активисты ушли на фронт, некому было разъяснить им причины снижения продовольственных норм. В общежитиях жило более 2000 рабочих, но парторгов, которые могли бы ответить на их вопросы, не было, а печатных материалов, например стенгазет и плакатов, на заводе не имелось. Директор фабрики имени Шагова констатировал упадок духа среди рабочих: «За последнее время появились нехорошие настроения, люди распустились, ждут, чтобы их натолкнули и указали. На фабриках нет подъема, нет боевого духа, наоборот, упадок»[1152]. В отсутствие достоверной информации рабочие питались «различного рода неверными слухами, иногда явно контрреволюционными». Отмечалось, что «среди работниц распространены различного рода кривотолки»[1153]. Директор отметил, что некоторые даже задавались вопросом, не улучшится ли снабжение при фашистах. Аналогичным образом обстояло дело и на других текстильных фабриках. Даже самые простые вопросы ставили неопытных агитаторов в тупик. На вопрос работницы: «Победим мы или нет в борьбе с фашизмом?» – агитатор механического отдела фабрики имени 8 марта неопределенно ответил: «Трудно сказать, кто победит, но и по газетам ясно видно, что наши пока отступают»[1154]. Ответ был честным, но не слишком обнадеживающим.

Партийные руководители приложили немало усилий, чтобы наладить диалог. Организационно-инструкторский отдел ЦК отправил активистов, поручив им навести порядок: «Агитколлективы не работают, а в это же время по 3–4 человека работников горкома гастролируют ежедневно по фабрике, не зная, как и где применить свои силы»[1155]. Директорам фабрик позволили купить лошадей, чтобы ускорить доставку сырья, сократив таким образом количество простоев и повысив зарплаты[1156]. Пальцев, первый секретарь Ивановского обкома партии, разрешил в заводских столовых продажу хлеба за деньги (сверх норм, выдаваемых по карточкам), даже когда такая торговля уже была запрещена по всей стране, снял ограничения, не позволявшие детям получать «двойное» питание – в детских садах и по карточкам дома, – и отказался выполнять распоряжение, ставившее рацион рабочего в зависимость от выполнения им нормы выработки. Среди работников обкома его действия вызвали разногласия. Позднее в 1942 году заместитель Пальцева написал на него две пространные жалобы в ЦК, заявив, что тот «дискредитировал себя» в октябре 1941 года, когда шла эвакуация, и поэтому утратил авторитет в глазах рабочих. Автор писем гневно заявил: «Он это знает. А это сознание порождает в нем растерянность и неуверенность, страх, боязнь»[1157]. Он полагал, что Пальцев поторопился пойти рабочим навстречу. Жалобы проверили, но Пальцев остался на своем месте, а заместителя уволили[1158]. Наиболее гибкие местные чиновники, как и Пальцев, понимали, что рабочие терпят огромные лишения и что их поддержка много значит для фронта.

Ил. 14. Бомбы – «подарки» фашистам. Публикуется с разрешения РГАКФД.

«Я и ты – по-прежнему – одно»

Ужас, вызванный отступлением Красной армии, породил сомнения, но вместе с тем миллионы добровольцев подхватили мобилизационную инициативу государства. Через два дня после начала войны Александр Александров и Василий Лебедев-Кумач написали песню «Священная война» – волнующий гимн, пронизанный духом «народной войны», со знаменитым припевом:

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна,

Идет война народная,

Священная война![1159]

Слова песни, которую пели на вокзалах во время проводов на фронт, вдохновляли и солдат, и гражданское население. Сотни тысяч женщин, подростков и пенсионеров вышли на работу вместо ушедших на фронт мужчин. Местные советы организовали дополнительные центры по уходу за детьми, чтобы матери могли работать[1160]. Люди отдавали дорогие им украшения, обручальные кольца, фамильные ценности, чтобы пополнить государственные запасы золота и серебра, расставались с жалкими сбережениями, на которые могли докупить продуктов на колхозном рынке. Колхозники несли молоко, яйца, мясо и зерно. Партийные работники организовали на крышах домов наблюдательные посты, чтобы жители тушили зажигательные бомбы, а Осоавиахим (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству) сформировал в каждом квартале небольшие группы, патрулировавшие бомбоубежища, создававшие пожарные команды и занимавшиеся маскировкой окон. Миллионы вступили в ополчение, добровольческую гражданскую милицию, учрежденную, чтобы защищать железные дороги, мосты и линии связи, а в критических обстоятельствах – сражаться наравне с Красной армией[1161].

В Ленинграде линия фронта пролегала всего в трех километрах от прославленного Кировского завода, а батальоны солдат, рабочих, студентов уходили на фронт по улицам города. Боль этого пути на войну отозвалась в стихотворении Ольги Берггольц «Дорога на фронт»:

Мы шли на фронт по улицам знакомым,

Припоминали каждую, как сон:

Вот палисад отеческого дома, —

Здесь жил, шумя, огромный добрый клен.

<…>

Я шла на фронт сквозь детство, той дорогой,

Которой в школу бегала, – давно.

Я шла сквозь юность, сквозь ее тревогу,

Сквозь счастие свое – перед войной[1162].

В потоке стихов и песен ощущалась суровая решимость перед лицом следующих одна за другой