Введение в общую культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов

людей лучше, чем жизнь. Аргосцы, обступив юношей, восхваляли их силу, а женщины – их мать за то, что она обрела таких сыновей. Мать же, возрадовавшись подвигу сыновей и народной молве о них, стала перед кумиром богини и молилась даровать ее сыновьям Клеобису и Битону, оказавшим ей столь высокий почет, высшее благо, доступное людям. После этой молитвы и жертвоприношения и пиршества юноши заснули в самом святилище и уже больше не вставали, но нашли там свою кончину. Аргосцы же велели поставить юношам статуи и посвятить в Дельфы за то, что они проявили высшую доблесть» (Геродот, I, 29–30).

Как видим, в этой притче заложен весь основной круг вопросов сократической философии – это и доблесть, и высшее благо, и, в конце концов, смерть, которая есть нечто, переход. Подход Геродота отличается от философии Сократа и Платона, в первую очередь, тем, что не только не отрешается от своих истоков, но наоборот – подчеркивает связь с обычаем и традиционным мышлением.

Более того, вся эта так называемая беседа Солона с Крезом чрезвычайно напоминает беседу при инициации, типа древнеиндийской брахмодьи, когда посвящающий или ведущий обряд жрец задает посвящаемому или другому жрецу множественные вопросы-загадки об устройстве мира. Точнее, о правильном устройстве. Точное содержание подобной беседы могло быть известно только посвященным в обряд, но в любом случае ясно, что до Геродота дошли лишь искаженные слухи. Он, безусловно, не мог знать, что думал Крез, а изображенный Крез – это лишь литературный образ, созданный Геродотом. Очень даже вероятно, что в этой притче мы имеем отзвук испытания одним мудрецом другого. И это более чем вероятно, если вспомнить, что впоследствии Лидийское царство, будто подтверждая слова Солона, гибнет, захваченное персами, а сам Крез оказывается в плену у Кира. Однако не пленником, а советником великого завоевателя! Крез был мудрец из земли с гораздо более древней культурой, чем Эллада. Это Солон был варваром в той беседе и сдавал экзамен на мудреца. Первый он выдержал или провалил в Египте, откуда, как считает Геродот (Геродот, II, 177), перенял часть из своих законов. И где, как впоследствии писал Платон, ему была рассказана история Атлантиды и объяснено, что греки – дети человеческой истории и вся их генеалогия и мифология – лишь пена на океане памяти человечества.

Что же нам дает этот отрывок из Геродота? Прямую связь сократической философии с мифологическим традиционным мышлением греков, ценности которого утверждаются здесь Солоном и Геродотом. Именно их-то и делает Сократ предметом своего исследования, когда пытается «пробеседовать» мир людей насквозь, чтобы пробиться к чистому разуму и совершить переход.

Почти то же самое говорит и Геродот: жизнь есть лишь подготовка к смерти.

Но говорит по-другому: знание перехода содержится в культуре. На это Сократ заявит: не верю! Докажи, что ты понимаешь, что говоришь! Покажи, что ты понимаешь, что значит понимать! Знание перехода содержится в тебе самом, поэтому – познай себя! Но чтобы познать себя, очистись от культуры, стань свободным! В полной мере этот подход воплотит в жизнь самый знаменитый из последователей Сократа Диоген.

Конечно, это опасно, смертельно опасно, освобождаться от культуры как воплощения обычного мышления. Мышление убивает иных или инаковых.

Геродот не случайно начинает свое исследование с вопроса о причине войн. Но это уже тема прикладной психологии.

В заключение разговора о Геродоте хочется сказать о том, что, называя вслед за И. Берлином Геродота основателем культурно-исторического подхода в науке, Коул и прав и не прав. С одной стороны, мы, безусловно, находим у Геродота особый взгляд на человеческое общество, отличающийся от взгляда последующих философов. К тому же всем известно, как распространенны были его труды, как читаемы. А это значит, что его взгляд так или иначе оказывал воздействие на мировоззрение человечества. Но вот как? Какое воздействие? Осознавалось ли оно хоть кем-то? Если осознавалось, то где свидетельства, а если не осознавалось, что с психологической точки зрения вовсе не означает, что воздействия не было, то как это меняло сознание людей? Явно нужно тонкое и сложное культурно-историческое исследование, причем, вероятно, с самонаблюдением читающих и постановкой экспериментов. Мне кажется, экспериментальное исследование механики воздействия самых читаемых и уважаемых произведений на мышление человека еще не производилось.

Пока же подобное исследование не произведено, мы вынуждены говорить о «последователях и предшественниках» – в рамках научных направлений или домысливая некие внутренние связи, или опираясь на собственные заявления последователей, которые вполне могут быть лишь частью явной парадигмы, то есть данью общественному мнению.

Очевидно, именно из-за недостаточной разработанности научного аппарата культурно-исторической психологии Коул обнаруживает первого «последователя» геродотовского подхода лишь в XVIII веке в Италии. Все промежуточные века остаются темными, и неясно, жила ли хоть как-то традиция, заложенная отцом истории, да и оказала ли она хоть какое-то воздействие на «продолжателей» в наше время.

Тем не менее, вполне можно сделать некоторые выводы, попробовать установить связи. Явно, что из всех мыслителей, рассмотренных нами, Геродот ближе всего стоит к мифологическому мышлению и не только объемно показывает его, но и даже ищет именно в нем высшие ценности, оправдывающие жизнь человека. Именно исходя из них выносится окончательное решение о том, как была эта жизнь прожита. Соответственно, и все его огромное сочинение, если приглядеться к нему, есть рассказ о правильной и неправильной жизни. И правильная всегда вознаграждается по каким-то хитрым законам мифологического мышления, а неправильная наказуется, в том числе и войнами, причины которых он исследует.

Трудно сказать, оказал ли Геродот хоть какое-то воздействие на Сократа, однако внимательное чтение платоновских диалогов показывает, что Сократ словно бы вырастает из описанной Геродотом среды в нечто совершенно необычное для Греции той поры. Заявив первым среди философов древности нравственную философию, он как бы принимает от Геродота эстафетную палочку и продолжает начатое им исследование.

Интересы и подходы его меняются, и поиск пути к переходу в иную, посмертную жизнь он ведет исходя не из традиционного или мифологического мышления, а разумно, разложив все это по целям и шагам их достижения.

Поскольку Платон полностью разделяет этот подход своего Учителя, то можно сразу говорить здесь о сократической или платонической философии целиком. Приняв общую установку мифологического мышления о возможности перехода в посмертное существование, платоническая философия отказывается от традиционного образа Небесного мира. И когда Платона обвиняют в «идеализме» (в дурном смысле), исходя из тех образов посмертного существования души, которые он создал, скорее всего, это невнимательное и ненаучное, «доверчивое» его прочтение. Если читать Платона внимательно, то обнаруживаешь, во-первых, несколько образов Небесного мира, поданных устами «озорника» Сократа,