Скандальная графиня - Джо Беверли

– Со мной все в порядке, – заверила его Джорджия. – Я ничуть не расстроена.

Улыбка Дрессера стала еще шире, он завладел рукой Джорджии и принялся целовать вначале пальцы, затем продвигаясь все выше, по рукаву сорочки, и наконец она ощутила его губы на обнаженной шее. Она сладко потянулась, охваченная блаженной истомой, а губы Дрессера уже отыскали нежное ушко, от чего по всему телу Джорджии тотчас побежали мурашки.

– Мы не можем позволить себе большего здесь, – шепнул он ей в самое ухо, – моя прекрасная леди.

– Ты уверен?

– Смею надеяться, у нас с тобой впереди тысячи рассветов и не меньше сладостных ночей.

– И ночами мы с тобой будем всласть предаваться наслаждениям.

– Для наслаждений годится любое время дня. Однако сегодняшнее утро не самое лучшее время для того, чтобы впервые познать друг друга. Так пусть оно станет утром нашей новой жизни!

Улыбнувшись, Джорджия поцеловала его. Да, она изнывала от желания, но понимала: он совершенно прав. Время их первой близости должно быть особенным, а сегодняшний день подходит скорее для леденящих душу историй и долгожданных ответов на многие вопросы. К тому же им еще предстоит посетить Дрессер-Мэнор.

– Проводи меня, пожалуйста, в спальню – мне нужно разыскать хоть какую-нибудь одежду.

– Разумеется. И там я продемонстрирую тебе, как искусно умею затягивать корсет!

Джорджия с притворным возмущением шлепнула Дрессера по руке и направилась к выходу. Чуть позже оказалось, что Дрессер умеет шнуровать корсет ничуть не хуже Джейн. Увы, Джейн не могла сделать этот процесс таким захватывающим, как бы ни старалась: Дрессер касался губами кожи любимой то необычайно нежно, то почти хищно, а порой даже слегка прикусывал.

Когда корсет был наконец крепко зашнурован, она ласково оттолкнула Дрессера. Внутри у нее все пылало, кожа горела, а дыхание прерывалось.

– С остальным я справлюсь сама.

– Ты вполне в этом уверена?

– Да, уверена. Но предупреждаю вас сразу, лорд Дрессер: я не расстанусь с моей Джейн, даже когда перееду в ваш свинарник.

Первым делом они возвратились в Лондон, где дали исчерпывающие объяснения родителям Джорджии, которые уже знали правду, а затем пришлось выступать на суде, где о многом удалось умолчать.

Джорджия с отвращением давала показания в суде. Ее угнетало то, что зал был переполнен людьми различных сословий, желающими узнать подробности скандала Мейберри – теперь он именовался в официальных бумагах именно так.

Тем же вечером, запершись у себя в комнате, Джорджия писала подруге:

«Дорогая Лиззи!

Разумеется, это было ужасно! Так много народу, и все, как один, уставились на меня. Прибавь к этому жару и отвратительные запахи. Я думала, что лишусь чувств. Возможно, это произвело бы благоприятное впечатление на суд, но гордость мне этого не позволила. Я прекрасно понимаю, что ты не могла быть в суде – твой муж не пожелал, чтобы эта история как-то коснулась тебя, и в этом я с ним совершенно согласна. Со мной было множество друзей, которые всячески меня поддерживали, включая Диану Родгард и ее супруга, что произвело неизгладимое впечатление на судей.

Положительному решению дела весьма способствовало то, что накануне лорд Мансфилд обнародовал содержание письма Ванса. И теперь весь бомонд только и говорит, что о злодействах Селлерби, а многие уже считают меня невинной жертвой безумца, а вовсе не распутной сластолюбицей. Это так странно, не правда ли? Отчего в свете куда легче поверили в то, что я была любовницей Ванса, а не Селлерби?

И все равно вспоминать события той ночи мне было нелегко. Прав Дрессер, который говорит, что я совсем не умею лгать. Все друзья в один голос уверяли, что лучше будет, если я не стану сознаваться в том, что напала на Селлерби, и я постаралась последовать их совету. Несложно было убедительно рассказать об ужасе, который я пережила перед лицом почти неминуемой смерти, поэтому порез на руке посчитали случайностью. Все знали, как Селлерби боится крови, а поскольку никто даже не подумал о том, что в лунном свете она выглядит не так, как днем, о запахе излишне было упоминать. Следователь сделал вывод, что безумный Селлерби, завидев кровь на моей руке, отпрянул и случайно выпал в окно.

Единогласно решено было, что смерть произошла вследствие несчастного случая и что дело осложнялось невменяемостью жертвы. Как бы то ни было, дело закрыто.

Правда, Дрессер настаивает, чтобы дело о гибели Ванса было пересмотрено, чтобы он был признан не самоубийцей, а жертвой убийства, и можно было достойно перезахоронить его останки. Я по-прежнему не ощущаю к этому человеку никакого сочувствия, однако не спорю.

Перри вне себя от досады: не может простить себе, что Селлерби удалось в Лондоне ускользнуть от него, – божится, что глаз с него не сводил! Даже Перри не смог вообразить, что этот лощеный щеголь облачится в костюм простого слуги. Впрочем, я даже рада, что Перри в кои-то веки проиграл, наш вечно правый и непогрешимый Перегрин Перриман!

Завтра я выполню последнее условие Дрессера и поеду с ним в Дрессер-Мэнор – путешествие займет целых четыре дня. Подумать только, его поместье находится в четырех днях пути от столицы! Когда-то я даже и подумать о таком боялась. И даже сейчас немного побаиваюсь – это же сущее захолустье!

Знаю: в каком бы состоянии ни было поместье, это не переменит моих чувств к Дрессеру. Следующее письмо напишу тебе уже оттуда, и в нем будет полное и подробнейшее описание всех тех ужасов, которые передо мной предстанут, а также нижайшая просьба дать советы по конкретным хозяйственным вопросам.

Твоя полоумная подруга

Джорджия»

Джорджия предпочла бы, чтобы матушка не сопровождала ее в поездке в Девон, однако теперь важно было соблюсти все формальности, вплоть до самых ничтожных.

Присутствие матери означало, что путешествовать они будут в огромном крытом экипаже, за которым последуют две коляски с прислугой и шестеро конных слуг. В таком экипаже предусмотрены даже спальные места. Да, путешествовать в одном экипаже с Дрессером приятно, но они толком не смогут даже поговорить. А после ужина ее будут препровождать в спальню, за загородку, где, кроме нее, будет мать и две служанки.

– Я чувствую себя так, словно меня заточили в монастырь, – пожаловалась она Дрессеру, когда он помогал ей сесть в экипаж.

Дрессер задержал ее руку в своих чуть дольше, чем это предусматривали приличия, и даже украдкой поцеловал:

– Многих мужчин монахини возбуждают.

– А тебя?

– Только если под рясой ты, моя любимая.

Именно такие редкие, но драгоценные проявления любви и страсти помогли ей вынести все тяготы путешествия, и она уже мечтала поскорее доехать до Дрессера, чтобы это испытание наконец закончилось. Однако когда они прибыли, Джорджии пришлось крепко держать себя в руках.