Харбинский экспресс - Андрей Орлов

От этих слов у солдата кровью налилась шея. Видимо, угодил Агранцев в самую точку.

Солдат сверкнул глазом, глянул на Павла Романовича. По всему — тоже хотел опасения либо упреки высказать.

Но Дохтуров его упредил:

— Я — врач. Доктор.

— Ври больше!

Тут уж пришла пора Павлу Романовичу удивиться.

— Глупости. К чему мне врать? А вот ты мне лучше скажи: голова-то часто болит?

— Голова?.. — непонимающе переспросил солдат. — Ну, болит… напохмелок…

— А когда трезвый?

— Бывает, что и на трезвяк допекает.

— Это от многокровия, — заключил Павел Романович. — Вон, лицо-то — впору прикуривать. Придем, кровь тебе отворю.

— Для какой такой надобности?!

— Чтоб удар не хватил. По-вашему — кондрашка. Апоплексия. От лишней крови бывает. Так что отворять непременно. А еще есть трава, называется сушеницей. Я тебе ее покажу. Будешь делать взвар и пить каждый день. Через месяц забудешь о своей головной боли.

Солдат посмотрел на Павла Романовича удивленно и даже немного испуганно и ничего не ответил. Замолчал, да и бочком-бочком отодвинулся в сторону.

У Дохтурова была некоторая надежда, что попутчики по дороге отстанут. Но вышло иначе. Лель со своими спутниками сперва рядом вышагивали, а потом даже и обогнали. И здесь уж ничего поделать было нельзя — не бежать же бегом, в самом-то деле. Хороши будут конвоиры!

Миновали почти всю улицу, и уже в самом конце Лель со своими присными свернули в палисад, к большому нарядному дому — темно-красному, с белыми наличниками. Симанович, по всему, тоже сюда нацеливался. Повернул в калитку без размышлений.

Когда ступили на крыльцо да распахнули дверь, Павлу Романовичу стало не по себе: в сенях расположились двое стрелков из «парижского» батальона. Сидели небрежно, винтовки у стены составлены, зато у каждого револьвер — не в кобуре, под рукой. И глаза — волчьи.

Задерживать гостей они не стали. Кивнули, а один сказал коротко:

— Привели? Ну, проходьте.

И все. Словно давно поджидали.

Дохтуров с ротмистром молча переглянулись. Без слов было ясно: попались.

Зашли в горницу. В красном углу празднично возвышался накрытый кумачовой скатертью стол, за которым расположились двое — Лель и памятный еще по прошлой таежной встрече комиссар Логус. У окна стояла Авдотья, поигрывала концами платка. А сбоку, возле двери, устроились недавние провожатые. Тот, которому Дохтуров обещал отворить кровь, что-то шепнул своему товарищу, и оба покатились со смеху.

В общем, скверно.

— Ну, служивые, заходите. Не стесняйтесь, — весело сказал комиссар и даже привстал навстречу. — Кого это вы привели?

— Зотий Матвеевич, это фотограф, — пояснил Лель. — Я ж говорил.

— Да вижу, — весело сказал Логус. — Столь примечательную личность не узнать трудно. Здравствуйте, господин Симанович. Сами, значит, вернулись. Да еще не один. Похвально. И с кем же вы к нам пожаловали?

На фотографа было жалко смотреть.

— Не слышу ответа, — сказал комиссар. — Что это за господа с вами? Откуда и какого роду занятий?

Тут Симанович замычал, закрутил головой и подсеченным снопом повалился на пол.

— Но-но! — прикрикнул комиссар. — Не в театре! Признавайся: для какой такой цели незнакомых привел?!

— Отомстить он надумал, — сказала молчавшая до сих пор Авдотья. — Ты ж его выпороть велел. Вот он и вызверился.

— Ну и что, что выпорол? Для его ж пользы. Так сказать, профилактически. Дабы разбирал впредь, кого и каким манером снимать на свой фотографический аппарат.

Слушая всю эту замечательную чепуху, Павел Романович искоса оглядел помещение. Не очень-то оно напоминало штаб батальона.

От прежних обитателей (надо полагать, недавних) осталось немного: венские стулья, шифоньер с выломанными дверцами и комод с косо выдвинутым нижним ящиком, похожим на сбитую набок челюсть. Лики с божницы сброшены, вместо них наспех пришпилена мутноватая фотография пролетарского вождя.

Самым замечательным в горнице были сундуки. Их тут имелось никак не менее дюжины. Явно чужие, разнокалиберные — и богато украшенные, с коваными углами и бронзовыми ручками, и совсем простые, дощатые, — они теснились вдоль стен, как приживалки на чужом дворе. Что внутри — непонятно; впрочем, крышка одного была опущена не до конца, из-под нее выглядывала меховая лапка какого-то пушного зверя.

«Да уж определенно не штаб, — подумал Дохтуров. — Скорее вертеп разбойничий».

— Ну что ж, гости незваные, — сказал комиссар, потирая ладошки. — Будете говорить? Кто такие? С чем пожаловали?

— Сказывали, со второго взвода они, — со странной интонацией сообщил солдат.

И тут же все покатились со смеху.

— Ну, повеселили, — сказал комиссар, вытирая глаза. — Значит, так-таки со второго? Ой, не могу!

Павел Романович видел, что комиссар с ними играет. Или хуже того — провоцирует. Пожалуй, ничуть при том не рискуя — карабины на ремне, на раз-два не скинешь. И до револьверов, пожалуй, тоже не добраться. Что ж, лучше менять тактику.

Но тут ротмистр, которому, похоже, все это надоело, шагнул вперед.

— Надо понимать, в вашей банде считать до двух умеют не все, — сказал он. — И потому все взводы — исключительно первые.

При этих словах комиссар прекратил смеяться.

— Ну почему же… — протянул он. — Владеем какой-никакой арифметикой. Не все, конечно. Да только не в том дело. Просто нет у нас никаких взводов. Вообще. Мы, как боевая единица новой революционной армии, не признаем старых войсковых делений. У нас устройство, как в войске великой римской республики, — манипулы и центурии. И без номеров, а по именам командиров. Вот, скажем, этот боец, что у двери, будет из манипулы Красюка, а центурия его ломакинская. Так я говорю?

— Так… — подтвердил боец.

— Любопытно, — сказал ротмистр. — А отчего ж батальонное деление сохранили? Назвались бы уж легионом, что ли.

— И назовемся, — кивнул Логус, — только народу пока не хватает. А батальон — это революционно. Это было принято еще Парижской коммуной.

— Однако, — сказал Агранцев. — Оригинально.

— И полезно! — воскликнул комиссар. — Потому что позволяет без труда выводить на чистую воду шпионов. Вот вас, например.

— Мы не шпионы, — сказал ротмистр. — Это даже такому ослу, как вы, должно быть понятно с первого взгляда.

Комиссар захлопал глазами.

— Почему? — глуповато спросил он.

— Зотий, да ты глаза-то открой! — крикнула от окна Авдотья. — Забалтывает он тебя. Ведь это ж тот самый, что с хутора сбег! Вон и приятель его тут. Что дохтуром тогда представлялся.