Странствия убийцы - Робин Хобб

Барл с трудом выполз из горящей палатки, на ходу заворачиваясь в одеяло и выкрикивая приказания.

– Они пришли за бастардом, идиоты! Держите его, чего бы это ни стоило!

Стрела пролетела над замерзшей землей. Он закричал и упал плашмя, прячась под фургон с припасами. Спустя мгновение еще две стрелы вонзились в стенку фургона.

Люди в моей палатке вскочили при первых признаках суматохи. Я совершенно не обращал на них внимания, предпочитая следить за событиями глазами Ночного Волка. Но когда в палатку ворвался сержант, его первым приказом было:

– Тащите его отсюда, пока они не подошли к палаткам. Да прижмите к земле. Если они придут за ним, перережьте ему горло.

Они дословно выполнили указание своего командира. Солдат уперся коленом мне в спину и приставил обнаженный клинок к моему горлу. Шестеро других встали вокруг. В темноте люди кричали и дрались. Прозвучал еще один громкий крик, когда занялась другая палатка, присоединившись к весело потрескивающему шатру Барла, который ярким факелом освещал значительную часть лагеря. В первый же раз, когда я попытался поднять голову и посмотреть, что происходит, молодой солдат за моей спиной ударил меня, заставив снова прижаться лицом к мерзлой земле. Я покорно уткнулся в заледеневший гравий и снова вернулся к Ночному Волку.

Если бы стража не была так нацелена на охрану меня и Барла, они бы, возможно, поняли, что оба мы не особенно интересовали нападавших. Пока стрелы сыпались на Барла и его горящую палатку, в темной части лагеря бесшумные пришельцы освобождали контрабандистов, пилигримов и лошадей. Глазами Ночного Волка я увидел лицо лучника, поджегшего палатку Барла, и сразу понял, что он, как и Ник, принадлежал к клану Холдфастов. Контрабандисты пришли за своими людьми. Пока люди Барла охраняли его и меня, пленники вытекли из лагеря, как мука из продырявленного мешка.

Барл не ошибался в своих гвардейцах. Не один вооруженный человек пережидал набег в спасительной тени фургона с припасами. Я не сомневаюсь, что они бы отлично сражались, если бы на них самих напали, но никто не посмел возглавить вылазку против лучников на холме. Я подозревал, что капитан Марк был не единственным человеком, заключившим сделку с контрабандистами. Гвардейцы не могли ответить на выстрелы, потому что ярко пылающие палатки не давали им никого разглядеть в темноте, а сами они стали бы отличной мишенью, если бы попытались подняться на ноги. Удивительно быстро все было кончено. Лучники на холме продолжали отстреливаться, ускользая, и удерживали тем самым внимание людей Барла. Когда дождь стрел внезапно прекратился, Барл немедленно потребовал, чтобы сержант выяснил, не сбежал ли я. Сержант угрожающе посмотрел на своих людей, а потом крикнул в ответ, что им удалось отбиться от нападавших.

Оставшаяся часть ночи была ужасной. Я провел все это время в снегу, лицом вниз. При этом полуодетый Барл фыркал и топал вокруг меня. Вместе с палаткой сгорела большая часть его личных запасов. Когда бегство пилигримов и контрабандистов было обнаружено, потрясение от этого известия не шло ни в какое сравнение с тем, что он испытал, услышав, что ни у кого в лагере нет одежды, подходящей ему по размеру.

Еще три палатки были сожжены. Лошадь Барла забрали, как и лошадей контрабандистов. Несмотря на громкие обещания страшной и скорой мести, Барл не сделал никаких попыток организовать погоню. Он отвел душу, несколько раз пнув меня ногой. Уже почти рассвело, когда он вспомнил о Старлинг. Ее не было. А это, заявил Барл, доказывает, что истинной целью набега был я. Он организовал мою охрану, и стражники не отходили от меня оставшуюся часть ночи и следующие два дня путешествия до Мунсея. Неудивительно, что больше никто на нас не нападал. Они получили все, что хотели, и исчезли в горах. Я не сомневался, что у Ника были тайные убежища и на этой стороне реки. Я не испытывал никаких теплых чувств к продавшему меня человеку, но вынужден был признать свое неохотное восхищение тем, что он забрал с собой пилигримов. Может быть, Старлинг сложит об этом песню.

Мунсей оказался маленьким городком, спрятанным в складках предгорий. Вокруг него было несколько ферм, и мощенные булыжником улицы начинались сразу за деревянным частоколом, окружавшим город. Часовой строго окликнул нас с башни над стенами. Только после того, как мы вошли, я оценил степень процветания маленького города. Из уроков Федврена я знал, что до того, как Мунсей превратился в место стоянки караванов, идущих за горы, он был важным опорным пунктом обороны Шести Герцогств. Теперь через него проходили торговцы янтарем, мехами и резной костью, немало способствующие обогащению города. По крайней мере, так было после того, как мой отец заключил договор об открытой торговле с Горным Королевством.

Враждебные действия Регала изменили все это. Мунсей снова стал военной базой, какой он был в дни моего деда. Солдаты, ходившие по улицам, носили коричневые с золотом мундиры Фарроу вместо синей формы Бакка, но в остальном оставались обычными солдатами. Торговцы имели вид бесконечно усталых людей, чье богатство существовало только в воображении их сюзерена, и явно думали лишь о том, много ли им удастся восстановить с течением времени. Наша процессия привлекала внимание местных жителей, но они старались не выказывать своего любопытства открыто. Я подумал, давно ли стало опасным слишком сильно интересоваться делами короля.

Несмотря на усталость, я с интересом осматривал город. Это сюда привез меня мой дед по матери, чтобы передать Верити, и здесь Верити поручил меня Барричу. Я всегда интересовался, жили ли родственники моей матери около Мунсея, или нам пришлось проделать долгий путь, чтобы найти моего отца. Но я напрасно искал чего-нибудь, что напомнило бы мне о днях моего детства. Мунсей казался мне одновременно чужим и знакомым, как и все прочие города, в которых я когда-то бывал.

Город был полон солдат. Палатки и навесы стояли у каждой стены. Казалось, что за последнее время население Мунсея сильно увеличилось. Наконец мы пришли во двор, который запряженные в фургон лошади признали как дом. Нас собрали вместе и распустили с армейской точностью. Мои стражники отвели меня в приземистое деревянное здание. В стенах не было окон, и дом выглядел не особенно привлекательно. Внутри была единственная комната. В углу, у приветливо горящего огня в очаге, сидел старик. Менее приветливо выглядели три двери с маленькими зарешеченными окошечками. Меня провели в одну из них, потом мои путы перерезали, и меня оставили одного.

Это была лучшая тюрьма из всех, в которых я сидел. Я поймал себя на этой мысли и чуть не улыбнулся. Тут была веревочная кровать с мешком соломы в качестве матраса. В углу стоял ночной горшок. Немного света и тепла проникало сквозь зарешеченное окно. И того и другого было мало, но все-таки в тюрьме оказалось значительно теплее, чем снаружи. В ней не было суровости настоящей тюрьмы. Я решил, что в эти камеры помещали пьяных или драчливых солдат. Странно было снять плащ и рукавицы и отложить их в сторону. Я сел на край кровати и стал ждать.

Единственным достойным упоминания происшествием этого вечера был ужин – мясо, хлеб и даже кружка эля. Старик открыл дверь, чтобы передать мне поднос. Вернувшись за ним, он принес мне два одеяла. Я поблагодарил его, и он, казалось, был поражен. Потом и он удивил меня тем, что заметил: