Без Вечного Синего Неба. Очерки нашей истории - Мурад Аджи

– Да мы бы рады на БАМ возить. Нам ближе. Не имеем права, – говорит директор совхоза.

– Почему?

– Потому что прав у нас нет. Только слова одни. Вот в тот год медведь около стада кормился. Целый месяц. С полсотни молодняка задавил. А убить его не имеем права. Нужно из Тынды охотоведа звать, а он выехать не может. Корейцы ловят медведей, и ничего, без охотоведов обходятся. Оленеводство у нас работает вхолостую, почти без прироста. Как начали природу охранять, 500–600 голов теперь каждый год задирают медведи и волки. Особенно медведи. Ну, палим в воздух. Пугаем. А звери поняли про инструкции, даже не скрываются.

Да, перестройка перестройкой, а бюрократы все еще держат верх. Додумались уже до плана на штрафы. Горит тайга, ломают ее – это можно. Но стоит таежному совхозу для нужд хозяйства дерево срубить или кому из поселковых в тайге с топором оказаться – штраф. У облисполкома есть план на штрафы!!! Экономической инициативы никакой, социальная справедливость нарушена – вот и хиреет эвенкийский поселок. БАМ ли рядом, не БАМ, никакого значения.

Эвенки издревле занимались охотой и оленеводством. «Стройка века» вторглась в их экологическую нишу и потеснила. Треть охотничьих угодий сгорела. Половина пастбищ нарушена. «С охотой – плохо. С оленей – плохо. С водкой – харасо эвенку».

Так говорят сами исконные коренные сибирские жители. Мужчины-эвенки уже не заводят семью, не женятся, чтобы не обременять себя, бобылями живут. Эвенкийские дети, выросшие в интернате, отвыкают от родителей, они не приучены к тайге. Интернат им ничего не дает, кроме обязательного (!) аттестата зрелости. Зрелости на что?

Только на убогую жизнь в поселке.

Оленеводы в совхозе «Ленин-октон», что в переводе означает «Путь, указанный Лениным», как правило, кочуют в одиночку. Девки за оленеводов идти не хотят, а порознь – какая жизнь! Без жен, которых нет. И без детей, которых уже быть не может. Кочуют кое-как, отбывая в тайге. Старайся не старайся, а разве может быть жизнь без завтрашнего дня – без детей, без семьи?

Какая современная женщина захочет в пятидесятиградусный мороз жить в палатке? Рай в шалаше, но не в брезентовой палатке. Металлическую печку сварить в совхозе проблемой было. Спасибо БАМу, помог с металлом. Печка – большое и единственное удобство у таежника-эвенка. Все остальное на улице.

Конечно, это сложная и противоречивая проблема, но, по-моему, оседлый образ жизни погубил доверчивых эвенков, привел их к краю пропасти. Какие-то комиссары, следуя плану преобразования страны, загубили целый народ, потому что им, бюрократам, неудобно ездить по кочевьям, и стали объединять вольных таежников, сселять их в поселки. Разве те кому-нибудь мешали?

Все делалось под предлогом приобщения «диких» народов к культуре. А какая культура? Развалившийся клуб? Водка в магазине?

А такая трагедия коснулась не только вольного эвенкийского народа, тысячелетиями перемещавшегося по своему большому и суровому дому, имя которому – Сибирь. Неподалеку от Усть-Нюкжи есть долина с наскальными рисунками. Историки установили возраст этих произведений древнейшего искусства – они старше египетских пирамид! Значит, уже тогда был эвенкийский народ, уже тогда была его свободная культура.

Сейчас эти наскальные произведения увидели дикарей. «Здесь был Витя из Тамбова» и другие подобные автографы опохабили святилище. Представители «высокой» цивилизации сселяли «диких» эвенков в поселки без всякого разбора, для них эвенки были на одно лицо, словно куклы. Так, на одной улице оказывались враждующие роды, а с ними – вечные пьяные драки, убийства. В пьяном угаре эвенки стрелялись и стреляли, вешались и вешали. Только в прошлом году в Усть-Нююке было 19 таких смертей.

– Сейчас-то лучше стало, – говорит председатель сельсовета Поляков. – Намного. Водку продаем только к праздникам.

– И пьяных нет?

– Да нет же. Пьяные есть, конечно. Бамовские на самогон меха меняют. За стакан самогона эвенк торбаса отдаст и босиком зимой до дома пойдет.

Вырванные из родной стихии, лишенные Родины у себя же на родине, эвенки не нашли места и на БАМе. Рабочих профессий не знают. К подсобному хозяйству не приучены – коров, свиней они не держат… «С охотой – плохо. С оленей – плохо. С водкой – харасо эвенку». Так и существуют…

– Вы знаете, у нас тут китаец жил, – рассказывал Поляков, – так тот чего только не выращивал. И огурцы, и капусту, и помидоры. А лук какой… Во-о. Ни теплиц, ничего не было. Все под открытым небом. Умел как-то. Некоторые у нас от него научились. Для себя кой-чего растим.

– А на продажу смогли бы?

– Кому ж тут продавать? Пока до Благовещенска довезут наши овощи… Это ж тыща километров…

Праздник кончился, литавры смолкли, последние горсти орденов и медалей розданы, когда укладывали «золотое звено», и вдруг все увидели, что «стройка века» – фокус, устроенный в угоду годам застоя… Дороги нет, возить нечего, жить негде, об экологической ситуации лучше не вспоминать. Все плохо. Как быть? Как поступить с самым длинным памятником, который оставили годы застоя?

Крайне актуальный вопрос.

Москва, сборник «На суше и на море», 1990 г.

Коснитесь пальцами правой руки запястья левой… Чувствуете? Тук-тук-тук. Пульс. Эхо сердца… Только в живом есть пульс. Только в живом стучится жизнь. Пульс города – это часы «пик». Жизнь города – в часах «пик», их создаем мы, сами, в них наши желания и наши потребности, они длятся круглые сутки. У жизни нет перерывов.

Пустынна Красная площадь. Вот куранты отбили полночь – начало новых суток, сменился караул у Мавзолея, чтобы через час прийти сюда вновь. С точностью секундомера проходит смена караула – здесь ровно через час свой «пик». А сколько всего у Москвы часов «пик»? Удастся ли рассказать о них? И не надеюсь. Сотни и сотни пульсирующих точек у огромного города – всюду «прощупывается» его пульс.

Стою на Красной площади – куда пойти, где в сонном городе жизнь?

Ночь. Бреду по непривычно пустой улице Горького, смотрю на высвеченные витрины «Подарков», на уже слепые окна «Интуриста», вижу, как вымирает Столешников: уходит шумная ватага молодежи – и переулок пуст. Приткнулись к тротуару машины – на покой. Только запоздалые прохожие да легковушки разрушали ночную тишину. Пульс замер? Нет, конечно.

От булочной на улицу выливался самый вкусный на свете запах – выгружали теплый хлеб. У пекарей ночью самая работа. Ночью час «пик» и у печатников. Слышится гул типографии «Известий» – это торопится газета, звуки типографии опускаются на Пушкинскую площадь и гулким эхом разносятся далеко по округе.

Подхожу к «Пушкинской», двери метро закроют через десять минут, и начнется час «пик» у ремонтников метрополитена – затишье на подземке коротко. Для пассажиров «пик» настанет только часов через шесть… Знаю, куда дальше идти, – на Большую Бронную, здесь главная служба по освещению столицы. Ночь – их время. На вахте Тамара Васильевна Гостева, она тогда отвечала за все светильники города. Двадцать восемь лет фонарщица! Главная фонарщица столицы!