Глориана; или Королева, не вкусившая радостей плоти - Майкл Муркок

К.: Хорошо, но, если убрать чрезвычайную цветистость и изобретательность за скобки, что останется? Муркок признаёт, что обязан кое-чем «Королеве Духов» Спенсера, а «Королева Духов», как мы все знаем, аллегория – политическая аллегория. Можно ли прочесть «Глориану» как политическую аллегорию?

А.: Зависит от того, что для вас «политическое». Мне представляется, что напряжение в этой книге, которое в каком-то смысле скрыто – закамуфлировано, если хотите, – это напряжение, я бы сказал, магическое, и, если считать, что магия есть иной способ обсуждения отношений Человека с самим собой и с окружающим миром, тогда, конечно, это политический роман. Ведь что делает Муркок: он пронзает завесы обычного реализма, если говорить о сочинительстве, и открывает магическую подоплеку реальности; и, когда мы видим эту подоплеку, она нас изумляет, даже ошарашивает – оказывается, вот каким мир может быть на самом деле.

К.: Но автор явно хочет увлечь нас еще дальше. Его тридцать пятая, и последняя, глава носит заголовок «В Коей Альбион Зачнет Новый Век, Что Будет Истинно Веком Златой Умеренности при Романтике и Разуме – в Кои-То Веки – в Равновесии», – и я думаю: бог ты мой, какая старомодная идея!

А.: Да, я думаю, она старомодная потому, что это по сути метафора. Ее не надо понимать буквально. Такова же и роль Глорианы, Королевы, которая не может достичь оргазма, – и тут, мне кажется, автор чуть переигрывает, – но ведь и Держава Глорианы являет собой метафору сознания. Глориана сублимирует свою несчастность, она избегает лабиринтов и коридоров дворцовых подземелий, делает вид, будто их нет, и мне представляется, что это в некотором смысле описание сознания, которое помещается на подсознании.

Роль Квайра объяснить значительно сложнее. Он – своего рода литературная фигура. Литературный типаж, который, тем не менее, постоянно комментирует литературные методики, в границах которых работает. В одной сцене он говорит: «Миф – всего лишь синоним Невежества». И это Муркоку удается лучше всего, если мы говорим о его посягательствах на саму реальность, – на то, как мы понимаем мир вокруг нас: Муркок берет определенные элементы, которые мы в реальном мире обычно не воспринимаем, и увеличивает их. Например, он рассуждает о науке в терминах Властелинов Энтропии; он рассуждает о Лондоне как о городе, в котором высятся Храмы Созерцания. Получается своего рода галлюциногенный трип по реальному миру, который не просто усиливает резкость нашей картинки реальности, но и попросту ее расширяет.

На одном уровне это своеобразное фэнтези. На другом это Лондон преображенный. Глориана, ее подручные и слуги для меня – весьма недвусмысленные портреты двора Елизаветы I. Развращенность, рыцарские турниры, сшибки, грандиозные празднества на замерзшей Темзе более чем живо воскрешают Англию XVI века. Однако на другом уровне это Лондон преображенный; это Лондон, каким он мог бы стать, сохрани мы добродетели, которые Муркок видит в елизаветинской Англии. Это мир, например, опутанный феодальными связями, но не коммерческими.

К.: Вы, кажется, описываете книгу, которую считаете очень важным явлением.

А.: Да, несмотря на высказанные не так давно мнения других критиков, мне представляется, что это одна из самых важных книг, которые я читал, – надеюсь, это не прозвучит напыщенно, – в том смысле, что Муркок старается сделать что-то такое, чего никто пока не делал; старается изо всех сил, и частично ему это удается – он пробивается сквозь стены обычного реализма, с которым мы все уже свыклись.

К.: Отменная рекомендация! Питер Акройд пылко хвалит «Глориану, или Королеву, Не Вкусившую Радостей Плоти» Майкла Муркока. Роман вышел в издательстве «Эллисон энд Басби» и стоит 4,95 фунта.

Майкл Муркок за длящуюся седьмой десяток лет карьеру фантаста написал очень много очень разных книг. Есть среди них довольно простые на всех уровнях, включая лексику и синтаксис. Есть весьма непростые, и «Глориана» – из их числа. Для переводчика это и ад, и рай. Рай, потому что, чем сложнее книга, тем увлекательнее процесс перевода, ад – по вполне очевидным причинам.

Как пишет сам автор в послесловии, «Глориана» – не описание альтернативной Англии, а «невероятный конструкт»; и касается это не только героев и антуража, но и – в первую очередь – языка. Текст «Глорианы» – лингвистический конструкт, призванный производить впечатление стилизации настолько, насколько сие угодно его творцу. Вообще говоря, любая стилизация – конструкт, но «Глориана», в отличие от обычной (псевдо)исторической прозы, вдобавок потешается над любыми попытками стилизовать что-либо историческое. Один только пример: вместо стандартного ныне английского yes, «да», персонажи Муркока почти в любых, даже приземленных контекстах говорят aye. Сегодня данное слово ассоциируется с высоким штилем елизаветинской эпохи, отчего этими aye пестрят диалоги придворных в современных книгах о дворе Королевы-Девственницы. Беда в том, что у елизаветинских писателей и поэтов aye означало не столько «да», сколько «навсегда», чего сегодняшние имитаторы, как правило, не ведают.

Муркок как бы говорит читателю: любая попытка сконструировать язык иной эпохи, иной культуры, иного контекста – искусственна. Почему бы не признать это с самого начала? Почему бы не сделать из этого, как сейчас говорят в Сети, бага – фичу, не превратить системный недостаток в системное же достоинство? И – никаких правил, кроме тех, что на ходу устанавливает (и на ходу же нарушает) сам автор.

Итог – достаточно сумасшедший лингвистический конструкт с длинными лабиринтоподобными предложениями, пересыпанными редкой лексикой, с прозой, то возвышающейся до поэзии, то ниспадающей до сленга, но опять-таки выдуманного, с чудными аллюзиями и анахронизмами. И пусть читатель не удивляется, встретив отсылку, например, к Набокову. Или глагол «месмеризировать». Это не ошибка: и автор, и переводчик понимают, что Франц Антон Месмер жил много позже Елизаветы Первой. Просто «Глориана» – никоим боком не исторический или альтернативно-исторический роман.

Прежде всего «Глориана» – это дивное буйство воображения. Недаром писатель и критик Питер Акройд говорит о «почти маниакальной изобретательности» автора, о том, что Муркок «использует нагромождаемые один на другой образы» и «придумывает цветистые неологизмы». Правда, как раз неологизмов в романе кот наплакал; видимо, тут возникает эффект «новое есть хорошо забытое старое» – иные елизаветинские слова столь редки, что воспринимаются как новообразования.

Переводчик старался во всем следовать за автором и встретил на этом пути некоторые преграды. Создать более-менее адекватную копию романа невозможно в силу хотя бы того, что русский язык, увы, не терпит таких вольностей и такой архаизации синтаксиса, какие наблюдаются в оригинале. Однако перевод – тоже конструкт, создаваемый, может быть, чуть более сознательно, чем оригинал, и позволяет компенсировать убыль в одном месте прибытком в другой. В данном случае я позволил себе подчеркнуть инаковость описываемого мира, чуть видоизменив ряд имен собственных – строго по модели, используемой Муркоком. Китай (China) превращен в Катай (Cathay) самим автором; переводчик поступил так же с Аравией (Arabia), которая стала Арабией, и еще парой-тройкой стран и городов. Северная Америка в «Глориане» – Virginia, и это, разумеется, отсылка к первой британской колонии на континенте, которую сэр Уолтер Рэли (один из прототипов сира Томашина Ффинна) назвал Виргинией в честь Елизаветы I, Королевы-Девственницы (Virgin Queen). По-русски при буквальном переводе игра смыслов теряется, оттого переводчик счел, что правильнее назвать альтернативный Новый Свет Девствией.