Царь муравьев - Андрей Плеханов

Еще более удивительным было то, что почти не встречались пьяные. Я уже знал про драконовские меры, введенные против появления в пьяном виде в общественных местах. Неугомонный Ганс построил два новых вытрезвителя, а за открытую бутылку или банку пива в руке на улице полагался штраф в пятьсот рублей. Знал я и другое, известное немногим – всем, кто попадал в вытрезвитель, под видом физиопроцедур проводилось кодирование. По сути, это было противозаконным лечением без согласия больного, однако на поверхность сей волюнтаризм не выплывал. Дело в том, что кодированный алкоголик бросал пить не сразу – он лишь усваивал, что надираться следует дома, и пьяным на улицу нельзя выходить ни в коем случае. Через пару недель тяга к выпивке начинала ослабевать. Половина из кодированных начисто бросала пить через пару месяцев, а еще половина переходила к умеренному употреблению алкоголя, несравнимому с прежним.

Интересно, сколько подлиз жило в нашем городе, и сколько новых появлялось с каждым днем? Немного, в общем-то, по сравнению с абсолютным большинством «обычных». Но, даже будучи в меньшинстве, фрагранты уверенно наводили свои порядки, и сопротивляться им было невозможно. Попробуй, посопротивляйся, если тебе дают феромонную установку, действующую на подсознание. Собрали к примеру всех жильцов подъезда, объявили им: «Мы сделали вам ремонт, на стенах больше не писать, на пол не гадить, мусор не бросать!» И все, не будут гадить, сами не зная почему. Здорово, скажете? Ужасно, скажете? Я и сам не знаю, здорово это или ужасно. Знаю только, что никогда не видел свой родной город таким чистым и красивым.

Порою мне чудилось, что город наш превращается в гигантскую колонию муравьев. Когда-то я смотрел фильм про муравьев-листорезов. Оказывается, их колония – самоорганизующаяся система, сложная и упорядоченная. Здесь есть разделение на касты, и каждый занят своим делом. Одни муравьи вырезают из листьев аккуратные кружочки и таскают их в подземные хранилища. Другие выращивают на этой биомассе съедобные грибы. Третьи кормят личинок, муравьи-солдаты охраняют муравейник, ну и так далее… И, конечно, главная особь – матка. Не подумайте, что она просто так лежит, пожирает пищу и рожает тысячи яиц одно за другим. Она управляет всем царством, используя неслышимый язык феромонов.

И все же нельзя сравнивать муравейник с городом, управляемым фрагрантами. Фрагранты не насекомые, фрагранты – люди. Они совершеннее обычных людей, и глядя со стороны, кажется, что будущее за ними, будущее лежит уже безропотно в их кармане. Только вот справятся ли подлизы с будущим? Я не склонен разделять напористый оптимизм Ганса, не склонен ни на йоту. Генетика – сложная штука, и неизвестно, как полимутагенный синдром, вызванный экспериментами профессора Григорьева, поведет себя в дальнейшем. Вполне вероятно, что через несколько поколений фрагранты утратят феноменальные способности и вернутся к нормальному человеческому генотипу. Также возможно, что фрагранты вымрут, оставив потомство, неспособное к продолжению рода. И еще неприятный момент: при скрещивании фрагрантов с «обычными» возможен ряд дополнительных вторичных мутаций, и во что это выльется в конечном результате, не предскажет сам господь бог. Я стараюсь не думать об этом – в конце концов, я не профессиональный генетик, я лишь хирург.

Можно строить на этот счет сотни теорий. Если хотите, стройте сами, я не буду. Знаю лишь одно: жизнь покажет. Жизнь не моя, жизнь наших детей.

Я желаю им добра, дай бог, чтобы у них получилось. Получилось так, чтобы не угробить при этом остальное человечество.

* * *

Как видите, все шло совсем неплохо. Но счастье не бывает вечным. Равновесие нарушилось не сразу. Первый удар я нанес по нему сам, когда открыто поцапался с Гансом.

Это случилось ночью, звонок Благовещенского поднял меня из постели.

– Дмитрий, живо в шестую операционную! Бегом!

– Что-то случилось, Михаил Константинович? – я так и не научился называть профессора на «ты» и обходиться без отчества.

– Случилось, еще как случилось!

– Что там? – сонно пробормотала Женя.

Что я мог ей ответить? Я и сам не знал.

Шел второй час ночи. Перед входом в хирургический корпус меня остановили два незнакомых мордоворота в милицейской форме, обыскали и потребовали пропуск. Я предъявил, они сверились со списком и пропустили. Происходило что-то нештатное – людей из УВД на территории клиники не жаловали, предпочитали собственную охрану, состоящую в основном из подлиз. Далее я попытался промчаться по коридору, но был немедленно схвачен очередной парочкой дюжих ментов – хорошо хоть на пол не бросили, руки не выкрутили. Опять затребовали пропуск… Короче, пока добрался до оперблока, проверили меня раза четыре.

В ординаторской сидел Благовещенский, крайне невеселый – бледно-серого цвета. Также присутствовало шесть человек из высшего руководства области, я знал их лица по газетам и телевидению – тоже все бледные-серые. И был Ганс, вполне из себя розовый.

– Федор Николаевич попал в автомобильную аварию, – тихо произнес профессор, глядя на мою оцепеневшую физиономию. – Случай очень тяжелый. Сейчас в операционной Ледяев и Иванько, сделали трепанацию черепа, но там еще обширный разрыв кишечника. Это твоя специализация, Дмитрий. Иди в шестую, тебя ждут.

– Дима, я не говорю тебе: постарайся справиться, – добавил Ганс. – Я говорю: справься. Сам понимаешь…

О да, еще бы я не понимал! К имени-отчеству Федор Николаевич прилагалась фамилия Галактионов. И фамилия эта принадлежала нашему губернатору.

Так-так… В числе моих последних пациентов были бывший сенатор США, известная французская актриса и министр из Индии. Но во внутренностях главного человека нашей области я еще не копался. Ручаюсь что для Ганса они были важны куда более, чем, к примеру, кишки президента Соединенных Штатов Америки.

Впрочем, думаю, что президент США вряд может попасть в аварию, подобную случившейся. Это вам не коржиком за телевизором поперхнуться до полусмерти, или навернуться с велосипеда, что так характерно для Джоржа Буша-младшенького. Русские боссы любят адреналин, их хобби – ездить на диких скоростях на машинах, летать на вертолетах в неподходящую погоду, всегда в вечной спешке – никому, по большому счету, не нужной. Всегда спешить и в конечном счете героически разбиваться всмятку.

В предбаннике меня живо переодели, продезинфицировали, и я шагнул в операционную. В атмосфере витало паническое настроение, его было видно даже по спинам хирургов у стола. Я приблизился вплотную, коротко буркнул слова приветствия. Ледяев сосредоточенно ремонтировал голову губернатора, Иванько по локти торчал в животе. Живот, замечу, был преизрядных размеров, немногим меньше, чем у Житника. Под маской я не мог наблюдать выражение лица Иванько, но глаза у него были такие… Видно было, что ему отчаянно хочется вынуть руки из разверстого чрева, сказать: «Все, что мог, я уже совершил», и уйти – быстро, не оборачиваясь.

Однако губернатор – это, знаете ли, не обычный пациент. В борьбе за его жизнь положено совершать не просто подвиги, а чудеса. И главным кудесником, похоже, предстояло стать мне.