Музыка войны - Ирина Александровна Лазарева

его: это был тот самый Валентин, которого я уговаривал вызнать все про Яну и который мне в этом отказал. Я привстал на кровати, чтобы беседовать сидя, а не лежа, что было бы противоестественно.

– Как же ты узнал, что я здесь…

– Прежде всего, Саш, как твое самочувствие?

– Живенькое для человека, которого пытались убить. Так как все-таки?..

– Все довольно просто и предсказуемо. После нашего с тобой общения в парке я сначала решил, что ты избрал весьма нездоровый способ отомстить бывший, а потому сам нездоров. Но для собственного спокойствия я все-таки отправил запросы на твою благоверную и выяснил, что она родилась и выросла совсем в другом месте и под другими именем и фамилией. Это показалось мне довольно любопытным: не каждый день мстящий любовник тыкает пальцем в небо и попадает в цель. Поэтому мы установили слежку за Яной, прослушивали ваши разговоры в квартире, нашли множество любопытных ампул в тайниках твоей возлюбленной. Те шифрованные файлы, что ты нашел, однако, были столь несущественными уликами против нее, что нам нужно было что-то более весомое, что-то, что вывело бы Яну на чистую воду и сподвигло сотрудничать откровенничать с нами. Ее нападение на тебя и, более того, признание в преступных связях с американскими лабораториями – вот что нам нужно было.

– То есть все это время вы, прекрасно зная о том, что Янка злодейка, хладнокровная преступница, и виду не подавали? Подвергали мою жизнь риску… Эта ампула, этот препарат – я чуть не умер из-за вас.

Ни тени смущения или чувства вины не пробежало по сухому лицу Валентина, наоборот, он улыбнулся.

– Мы не могли так рисковать – все ампулы пришлось подменить на схожие.

– Что же на самом деле она вколола мне? Ведь я чувствовал, что умираю…

– Это было снотворное.

– Снотворное?

– Все должно было выглядеть правдиво.

– У меня слов нет!

– Понимаю, это все очень внезапно для тебя, Саш. Полежи в больнице, пройди обследование, чтоб быть уверенным, что здоровье не испортилось из-за нервотрепки с твоей бывшей. Если тебе станет как-то легче от этого, то скажу, что твое обращение помогло нам выйти на весьма и весьма любопытную сеть врачей.

– И вы расскажете теперь всем об этом? Предостережете родителей и будущих мам?

– Нет, Саш.

– Что значит: «нет»?! То есть все напрасно, все мои старания – псу под хвост?

– Наше общество не готово к столь страшной правде. Представь, какая паника начнется, люди перестанут обращаться в больницы, им везде будут мерещиться предатели. Придется действовать намного более тонко, как мы всегда это делали.

Я с огромным трудом сдерживал ярость, но раздражение подавить в себе не получалось, поэтому я сказал:

– Как это?!

– Будем постепенно разматывать этот клубок, сажать вовлеченных в него преступников – тихо и без огласки. Не переживай, настанет час, когда мы сможем рассказать об этом общественности, и тогда все узнают о твоем подвиге.

– Подвиге! – Передразнил я Валентина. – Как будто в этом дело! Я людей хочу уберечь, детей, женщин…

– И мы хотим того же. Но объявить войну во всеуслышанье – значит спугнуть целую сеть злодеев, дать им уйти, сменить имена, облик, местожительство. Нет, надо действовать хитрее, тоньше. Другого пути нет. С тебя потребуется согласие на неразглашение.

После ухода Валентина я еще долго не мог растолковать истинный смысл его слов, мне все чудилось, что он имел в виду другое, а я, глупец, не был способен понять это «другое». Однако к концу дня, когда алый свет разлился над раскидистыми кронами деревьев в оконной дали, новый голос в уме моем заговорил совсем по-иному, не так, как говорил первый, ослепленный передрягами последних часов голос. Тогда-то я наконец понял, что и сам бы на месте силовиков избрал бы именно такой тихий и скрытный способ поиска всех преступников, вовлеченных в столь подлую и бесчеловечную схему. Да, эти черти были умны, вездесущи и всегда, всегда все знали наперед! И почему только последние годы я мысленно и на словах с таким чудовищным и беспочвенным пренебрежением относился к ним?

Впрочем, подобные вопросы были уже не важны. Гораздо значимее была моя дальнейшая судьба и путь, что я изберу для себя, ведь после избавления от Яны мои руки были развязаны. Я мог уехать в любую точку мира, хоть в Бразилию или Перу – и подобные мысли приходили мне в голову. Что останавливало меня на сей раз? Моя собственная никчемность? Страх оказаться нежеланным гостем в чужой стране? Страх очутиться не в другой стране, а на деле в той же самой русскоязычной диаспоре, непонятно зачем переселившейся с одного места на другое и сохранившей свой культурный код?

Когда я вернулся на постылую съемную квартиру и взглянул на себя в зеркало, то понял, что из зазеркалья на меня глядел не юнец, а взрослый, потрепанный жизнью мужчина, не спортсмен, не красавец, с проседью в когда-то густых волосах и тугими морщинами на лбу, бессовестно выдававшими мой возраст. Я попробовал пригласить девушек на свидания через сайты знакомств. Попадались либо беспутные дурочки, либо правильные умницы, но последние, столь напоминавшие мне Катю, не соглашались на повторные свидания: я пугал их и цинизмом, и безверием во что-либо. Кажется, многие женщины теперь вообще бредили только военными.

Вопрос, болезненный и едкий, сводил меня с ума. Ехать, но куда? К кому? И зачем?

Пальмы колыхались на порывистом, мощном ветру, то сгибаясь наполовину, то выпрямляясь – в такие минуты обманчивое их спокойствие вводило человека, выглядывавшего в окно в надежде на то, что погода утихомирилась, в совершенное заблуждение. Вот он начинал одеваться, чтобы выйти на улицу, вот он уже был у двери, накидывал шлепки, но напоследок выглядывал в окно, и тут же желание идти гулять пропадало.

Ураганный ветер поднимал в воздух наземные плакаты, сносил ограждения, обрывал цветы, ломал живописные кусты, изредка даже деревья. На пляжах он поднимал песочные вихры, так и плясавшие, так и бесновавшиеся по берегу, будто чертовская сила, пробудившаяся от многодневного сна, исполняла здесь свой злорадный танец – и было опасно для глаз спускаться на пляж.

Даже в уютных бухтах океан лютовал: он поднимал столпы воды, нарастал, накапливал мощь, близясь к берегу, а у самой кромки его волна вдруг закручивалась, и страшная белая пена с грохотом обрушивалась на песочно-галечную землю, обнажая, как кости, застывшую лаву под ними. Казалось, погода всеобщим порывом исполняла злорадную и буйную «Пляску смерти» Камиля Сен-Санса.

На краю небосвода, изрезанного горными хребтами, гнездились над валунами исполненные свинцовой тяжестью тучи,