Идущие в ночь - Владимир Васильев

Ещё я вспоминал Жоша и Храгги. Вчерашний трюк карлика у говорящего камня-указателя вновь разбередил старые, уже заросшие раны. Раньше мне казалось, что надёжнее и светлее, чем деревня оборотней-анхайров, места в мире не сыскать. Дети всегда склонны думать о мире восторженно. И видеть его чище, чем на самом деле. Вот и я считал, что нам ничто не грозит, пока Жош и Накуста со мной, пока я живу в их доме. Мне предстояло вырасти, большим-большим, и я искренне верил, что останусь в Храггах навсегда. Меарским днём буду копаться в огороде за аккуратным домиком под тесовой крышей, вечерами лениво беседовать с соседями и потягивать густое домашнее пиво — втайне от Накусты Жош пару раз давал мне его попробовать. А четтанским днём буду шастать по окрестным лесам, и, конечно же, стану лучшим в деревне охотником!

Сейчас я мало обрадовался бы копанию в огороде и унылой сельской жизни. Впрочем, это именно потому, что я не остался в Храггах. Если бы Чистые братья не отыскали деревню, я вырос бы другим. И, скорее всего, не шёл бы сейчас в У-Наринну, а полол бы репу в том же огороде за домиком под тесовой крышей. И не знал бы, что мадхеты — вовсе не то же, что анхайры, и никогда не встретился бы с мадхетом по имени Тури.

Но только гадать об этом бесполезно. Потому что нельзя придти в Храгги и поглядеть на тех, кто там живёт, чтоб понять, каким бы я стал. Храгг давно уже нет, и даже пепелище успело густо зарасти молодым леском.

В тот день было особенно облачно и сыро, вязкая морось висела в воздухе, как муть в растревоженной луже. На пересвете я очнулся на задворках и, ёжась от холода, нагишом прошлёпал в дом. Напившись тёплого квасу, дождался Жоша и Накусту, вернувшихся из леса вместе, и посетовал, что не могу вот так же свободно убегать на свободу и охотиться наравне со взрослыми. Правда, о времени охоты всё равно никто из жителей Храгг не помнил, но что делать вулху в лесу, если не охотиться?

Да и мясо в деревне не переводилось. Это я помнил до сих пор.

Жош был хмур, как небо на дворе. Даже расхотелось приставать к нему с обычными вопросами, которые я, как всякий ребёнок, задавал по сто раз на дню.

— Послушай-ка, Моран, — сказала Накуста нарочито весело, укутываясь в тёплую шаль мышастого цвета. — Одевайся и мотай в Лучистый Лог, принеси мёду.

— Так сыро же, — удивился я. — Пчёлы как раз в дуплах сидят.

— Ничего. Выкуришь. Вон туес на лавке. Мёду надо много.

Мне сразу показалось, что мёд — это просто повод удалить меня из дому. Такое случалось… иногда. Спорить со взрослыми бессмысленно, всё равно всё произойдёт так, как они захотят, поэтому я послушно натянул любимую курточку из лосиной кожи и потянулся к туесу.

— Оденься получше. Рубаху возьми валяную, холодно.

Я снова удивился. В лесу под дождём, конечно, не то, что в доме рядом с печью, но я и вообще без рубахи не замёрз бы.

— И башмаки сбрось. Жош тебе сапоги даст.

Тут я вовсе онемел. Но неуклюжие постолы на деревянной подошве сбросил с радостью.

Сапоги мне позволялось надевать только по праздникам.

Отчим мрачно полез в кладовку под полом и осчастливил меня сапогами, рубахой, новыми штанами из той же лосиной шкуры, которые были мне ещё велики, и даже сумку, расшитую бисеринками и отороченную бахромой достал. Накуста немедленно набила её снедью, словно идти мне предстояло не в Лучистый Лог, а в Риву по меньшей мере. А до Ривы ходу не меньше пяти дней, да и то, если вулх в часы Четтана, взяв припасы в зубы, будет бежать в нужном направлении.

Но вулх, понятно, этого не сделает, а поэтому дорога в Риву обыкновенно занимала у жителей Храгг не меньше пятнадцати синих дней. Ведь нужно было ещё всё рассчитать таким образом, чтоб никто из внешнего мира не догадался, откуда бредёт на базар никому не известный путник, и почему перед пересветом на Четтан он постоянно исчезает и до восхода Меара его не видно. В городе анхайры-соседи никогда не задерживались дольше, чем на один синий день. Полагаю, нетрудно понять — почему так.

Я об этом совершенно не вспоминал, захваченный новыми, восхитительно взрослыми вещами — одеждой, обувью, ножом, который дал мне Жош. Я позабыл обо всём и согласен был на всё — на полную харчей сумку, на требование наполнить туес сотами доверху, а до того и думать не сметь о возвращении, быть осторожным в лесу и десять раз подумать, прежде чем делать глупости. А лучше — подумать, и не делать их. Я кивал, нетерпеливо ожидая момента, когда можно будет нырнуть под сень старого леса, взять в ладонь ладную рукоятку ножа и ощутить себя взрослым. Один на один с чащобой.

Наверное поэтому я почти не запомнил прощание. Жош и Накуста знали, что никогда меня больше не увидят. Но я до сих пор не понимаю, почему они верили, что я пройду сквозь сжимающееся кольцо Чистых братьев и вооружённых вилами и цепами крестьян с горящей ненавистью в глазах.

Я сквозь него прошёл, и даже не заметил этого. Загадка, на которую ответа теперь не даст никто. В Логе я всласть наигрался в охотника, почти научился бросать нож, коротко, без замаха, и практически всегда нож втыкался отточенным кончиком в дерево, упруго дрожа. Даже туес набил сотами, как и требовалось. Потом с удовольствием слопал несколько ломтей ветчины с краюхой хлеба, натёртой луком и сдором, запил из соседнего ручья, и двинулся назад, торопясь, потому что мог не успеть до заката, если что-нибудь задержит.

Сумка со снедью, почти не полегчавшая, била меня по боку в такт шагам. Туес распространял дразнящий запах мёда, а я шёл, гордый самостоятельностью, и даже опухшие места пчелиных укусов, от которых я, понятно, не уберёгся в должной мере, не волновали меня совершенно. И, конечно же, я не успел, потому что в лесу трудно угадать время, оставшееся до пересвета.

Теперь мне кажется, что даже это Жош и Накуста предусмотрели.

«Если пересвет застигнет тебя не в Храггах, — много раз наставлял меня отчим, — ничего страшного. Сними одежду и спрячь её, чтобы никто, кроме тебя, не отыскал. Запомни, и обязательно пометь место. Помочись где-нибудь рядом, вулху это пригодится в качестве знака.»

Я разделся, сложил вещи в куртку, связал шнурком воротника и закопал в опавшую хвою прошлого круга вместе с сумкой и укутанным туесом. Поверх особым образом набросал сучьев. Оцарапал кору на приметной терхе и запомнил, как она расположена относительно сторон света и моего тайника.

Если вулх уйдёт за четтанский день куда-нибудь, я потом смогу вернуться, потому что вулхи никогда не идут весь день в одном направлении, а в основном рыскают невдалеке от того места, где застало превращение.

И пришла Тьма.

Меарским утром я очнулся носом в основание своей меченой терхи. Вулх не подвёл меня. Тучи за красный день растащило ветром, и косые лучи Меара полоскались в верхушках терх и сосен далеко вверху. У подножия деревьев густели тяжёлые лиловые сумерки. Тайник мой оказался в порядке, только белки или бурундуки пытались добраться до сумки с едой. У них, хвала динне, ничего не вышло, потому что сучья я навалил поверх тайника тяжёлые, да и укутал всё достаточно надёжно. Размышляя, не влетит ли мне от Накусты за непредвиденную днёвку в лесу, я направился к Храггам. От Жоша точно не влетит: не зря же он снаряжал меня, словно посылал в путь на целый круг, а не до заката. Выслушав, как я вёл себя на пересвете, Жош меня похвалит, я был совершенно уверен.