Книга Короткого Солнца - Джин Вулф

— Высокий! Высокий! — (Хотя я не высокий, или, по крайней мере, не очень высокий.) Он стоял, склонив голову влево, кончик большого и мозолистого указательного пальца прижимался к уголку рта. Я уверен, что мой друг на юге никогда не выглядел и на десятую часть так впечатляюще, когда планировал битву.

— Я понял! — Он хлопнул в ладоши, и раздался звук удара одной доски о другую.

Мы привязали его осла (все еще нагруженного, бедное животное) и углубились на некоторое расстояние в лес, подойдя к огромному дереву, обвитому виноградной лозой толще моего запястья. Пара мощных ударов топором по лозе разделили ее натрое, а третий — по толстому побегу в верхней части отрубленного куска.

— Большая лоза, — сказал мне Кугино с такой гордостью, словно сам ее посадил. — Сильная, как я. — Он продемонстрировал мускулы на своей руке, что было действительно впечатляюще. — Не жесткая.

Он отломал отрубленную часть от дерева (то, должно быть, благодарило его всем своим деревянным сердцем) и, напрягая мышцы, попытался сломать ее через колено.

— Он гнется, видишь? Он не ломается.

Я рискнул предположить, что он выглядит ужасно большим.

— Я еще не закончил. — Его сильные пальцы сорвали пробковую кору, и меньше чем через полминуты у меня был посох, загнутый конец которого доходил мне до подбородка, почти прямой и гладкий, как стекло.

Он все еще у меня. Сам посох принадлежит мне, но его угловатой верхушкой завладел Орев, который теперь распекает меня.

— Рыб голов? Рыб голов?

Указывая на реку, я говорю ему, чтобы он ловил рыбу сам, так как я знаю, что он может. Я бы не возражал против еды, но поесть я могу и после тенеспуска, предполагая, что найду чего съесть. Солнечный свет падает под таким углом, что приятно писать, то есть солнце находится на полпути вниз по небу. Здесь, у реки, воздух прохладен и движется не так быстро, чтобы его можно было назвать бризом. Другими словами, недостаточно, чтобы пошевелить парус, но достаточно, чтобы высушить мои чернила. Что может быть лучше?

Я должен сказать, прежде чем забуду: то, что мой очень хороший друг Кугино называл виноградной лозой, на Зеленой мы называли лианой. Зеленая — виток, сделанный для деревьев, и деревья Зеленой решили все проблемы, кроме этой.

Фактически, его можно было бы назвать витком, сделанным деревьями, которые покрывают каждую его часть, за исключением голых утесов, вершин гор и полюсов (или как там следует называть области льда). И деревья работают над этим.

В Витке у нас были Восточный полюс и Западный полюс, пилоны, между которыми было протянуто Длинное солнце. Таким образом, мы говорим здесь (как и на Зеленой) о вымышленном Западном полюсе, к которому движется Короткое солнце, и о столь же вымышленном Восточном полюсе, где оно предположительно возникает. С посадочного аппарата видно, что все это неправда. Таких мест нет. Вместо того, чтобы быть цилиндрическими, как нам нравится думать о них, цветные витки являются сферическими; и каждый из них, можно сказать, имеет одинаково воображаемый «полюс» вверху и внизу. Иначе говоря, если бы какой-нибудь ученый построил модели, иллюстрирующие их, он счел бы необходимым провести через них маленькие оси, вокруг которых они бы поворачивались, и, если бы этим осям было позволено выступать как сверху, так и снизу, они имели бы вид пилонов для людей, живущих на этих витках.

Человек по имени Инклито сидел рядом со мной, когда я писал эту последнюю фразу. Мы разговорились, как это делают два человека, которым нечем заняться, кроме как греться на солнышке, как крокодилам в солнечный осенний полдень, и языки у нас во рту мелькали достаточно быстро, хотя не так впечатляюще.

Он начал наш разговор, естественно, спросив, что я пишу, и я признался, что глупость; так оно и есть, конечно.

— Мудрость, — поправил он меня. — Вы — мудрый человек. Любой это увидит. Такой мудрый человек не стал бы писать глупости.

— Разве мудрый человек стал бы вообще писать? — спросил я его. По правде говоря, я просто хотел задать ему безобидный вопрос, чтобы он продолжал говорить, и натолкнулся на этот.

Не моргнув глазом, он вернул его мне:

— А вы, мастер?

Я не ожидал, что ко мне обратятся таким образом, но, похоже, здесь так принято. Дома это обычно означало учителя, такого как мастер Меченос, владельца собаки или лидера группы музыкантов.

— Мудрый человек может писать, — сказал я, — но он не будет писать так, как я. То есть он не станет записывать события своей жизни. Он подумает, что их может прочесть какой-нибудь невинный человек, который будет смеяться до истерики. Мудрый человек никогда не причиняет вреда другому, если у него нет намерения это сделать.

— Хорошо сказано. — Инклито выпрямился. — Я сам старый трупер.

Я почтительно сказал ему, что это очень почетное занятие, но никогда не было моим.

— У вас есть рана.

Я посмотрел вниз, боясь, что рана в боку снова кровоточит и пачкает мою сутану.

— И там тоже? Я имел в виду ваш глаз. — (Я должен найти тряпку и завязать глаз, как делал Хряк.) Увидев выражение моего лица, он продолжил: — Мне очень жаль. Нехорошо, когда тебе напоминают.

Его собственное широкое квадратное лицо тоже обезображено, но каким-то кожным заболеванием. Это не то лицо, которое привлекает женщин; но мужество, честность, сила и ум проявляются в нем очень ясно. Сейчас я сижу здесь и жду, когда он пригласит меня на ужин; я знаю о нем очень мало, но, из того, что видел и слышал, думаю, что он, вероятно, человек, который долго нес тяжелую ответственность и работал больше, чем заставлял работать других.

Мы проговорили час или больше, каждый из нас пытался узнать побольше о другом. Сомневаюсь, что есть какой-либо смысл записывать все это здесь. Я старался говорить о себе как можно меньше, потому что не хотел, чтобы он знал, как плохо я справился со своей задачей. Инклито был, по крайней мере, так же сдержан, потому что, как мне показалось, терпеть не мог хвастаться.

— Пока вы здесь, — сказал он мне с улыбкой, — вы должны вспоминать меня, когда будете проходить мимо воды. Наша канализация? Она моя.

— Вы ее спроектировали?

— Я сделал несколько набросков. Мы построили ее, но она не работала. — Он хихикнул. — Поэтому мы разорвали мои эскизы и переделали ее.

Похоже, он был и военным офицером.

— Вы пришли сюда пешком?

— Да, — ответил я.

— Где вы сегодня будете ужинать?

— Сомневаюсь, что я… Орев, успокойся! Я, конечно же, не планировал есть в каком-нибудь определенном месте.

— Вы думаете, будто я хочу, чтобы вы ели в моих канавах. — Он снова хихикнул. — В моем доме. Хорошо? В семь. Вы сможете прийти в семь?

Я сказал, что с радостью приду в семь, если он скажет мне, где это.

— Это долгий путь. Я вас сам отвезу. Где вы остановились?