Шардик - Ричард Адамс

Как только Анкрей постелил ему, Кельдерек лег и заснул крепким сном, каким не спал со дня своего ухода из Беклы.

Луч полдневного солнца медленно полз по стене, и где-то далеко в лесу раздавался мерный стук топора. Тугинда с закрытыми глазами нахмурилась, словно потревоженная шумом, и беспокойно заметалась в постели, тщетно пытаясь найти удобную позу. Кельдерек в очередной раз вытер у нее со лба испарину тряпицей, смоченной в глиняной миске, стоящей у кровати. С раннего утра она находилась в тяжелом полузабытьи, не узнавала ни Мелатису, ни Кельдерека, изредка бормотала бессвязные слова и один раз отпила чуток разбавленного вина из поднесенной к губам чаши. За час до полудня Мелатиса в сопровождении Анкрея отправилась на встречу с бывшими сторонниками барона, чтобы обсудить с ними положение дел и сообщить последние новости, а перед уходом наказала Кельдереку заложить дверь засовом и присматривать за тугиндой до своего возвращения.

Стук топора прекратился, и Кельдерек сидел в тишине. Время от времени он брал женщину за руку и разговаривал с ней в надежде, что она очнется и немного успокоится. Он ощущал под пальцами частое биение пульса и теперь видел, что локоть у нее распух и покрыт воспаленными, сочащимися сукровицей царапинами от шипов тразады. Тугинда ни словом не обмолвилась ни о них, ни о глубоком порезе на ноге, который обнаружила и перевязала Мелатиса накануне вечером.

Мысли ползли медленно, как солнечный луч по стене. Кельдерек размышлял обо всем, что с ним случилось. Дни, прошедшие со дня ухода из Беклы, думал он, сами по себе подобны некой Избоине времени, куда он спускался шаг за шагом и откуда сейчас выбрался, чтобы еще немного продлить свое существование. В конце концов, ему нет необходимости искать смерти, чтобы искупить свое святотатство: как бы ни повернулись события, она уже предрешена. Если Эркетлис одержит победу, но армию за Врако все равно не пошлет — либо потому, что так и не получил послания от Бель-ка-Тразета, либо потому, что не посчитал предложенную сделку выгодной, — рано или поздно он, Кельдерек, умрет от чьей-нибудь руки или от болезни либо в Зерае, либо при попытке выбраться из этих краев. Но если солдаты Эркетлиса, переправившись через Врако, обнаружат в Зерае бывшего короля-жреца (а скорее всего, его будут искать), они непременно с ним расправятся, как и пообещал Эллерот. Если Эркетлис потерпит поражение, возможно, Зельда и Гед-ла-Дан, заняв Кебин, пошлют людей за Врако на поиски Шардика. Но как только станет известно о смерти медведя, они и думать забудут про бывшего короля-жреца. А если опозоренный король-жрец попытается вернуться из Зерая — на Ортельгу ли, в Беклу ли, — в живых его точно не оставят.

Никогда больше не будет он изображать перед людьми посредника Божьей Силы. И никогда больше не сможет стать тем бесхитростным духовидцем, который, не ведая страха в своем боговдохновенном восторге, ходил и спал рядом с Шардиком в лесах Ортельги. Почему же в таком случае, несмотря на решение, принятое четыре дня назад в лачуге Рувита, несмотря на прежний безысходный стыд и жестокие угрызения совести, теперь он чувствует в себе волю к жизни? Обычная трусость, подумал Кельдерек. Или, возможно, оставшаяся в нем гордость, сперва заставившая задуматься о добровольной искупительной смерти, теперь воспротивилась при мысли о гибели от икетского меча или зерайского ножа. Так или иначе, Кельдерек вдруг поймал себя на том, что сосредоточенно размышляет, а не стоит ли попытаться, вопреки всем обстоятельствам, сначала доставить тугинду обратно на Квизо, а потом сбежать в какую-нибудь страну за Тельтеарной. Но желание выжить, понял Кельдерек, было не единственной причиной, почему он отказался от намерения умереть.

Перед умственным взором вновь возникла прекрасная девушка в белом облачении, идущая ночью через озаренную огнями террасу над Ступенями Квизо; девушка, чей малодушный страх в ортельгийском лесу не вызывал у него ничего, кроме жалости и желания защитить и утешить. Как и Кельдерек, она неожиданно обнаружила в своем сердце трусость и самообман и с горечью осознала, что глубоко ошибалась, полагая себя самой преданной и верной слугой Шардика из всех. Покинув Шардика и отдавшись мирской жизни, она познала горести мира, но не познала радостей. Угрызения совести, жестокие страдания и страх почти уничтожили в ней естественную способность полюбить мужчину или обрести покой и наслаждение в любви мужчины. Но возможно (и тут Кельдерек вскочил с места и принялся взволнованно расхаживать взад-вперед по комнате), возможно, способность эта еще не потеряна безвозвратно, еще может возродиться стараниями человека, готового доказать, что для него нет никого дороже ее.

Тугинда застонала, и лицо ее исказилось, словно от боли. Кельдерек подошел к кровати, опустился на колени и обнял женщину за плечи:

— Успокойтесь, сайет. Вы среди друзей. Успокойтесь.

Она заговорила очень тихо, и он низко наклонился, приблизив ухо к ее губам.

— Шардик!.. Найти… владыку Шардика…

Она умолкла, и Кельдерек опять сел подле кровати.

Любовь к Мелатисе, теперь понимал он, дремала в нем с самой первой встречи. Девушка на террасе перед храмом, в широком золотом нашейнике, сверкающем в свете огней; неуязвимая для оружия девушка, игравшая со стрелой и мечом, как богиня могла бы играть с ливневыми потоками или молниями; прекрасная жрица, с первого взгляда и без всяких вопросов постигшая всю важность его появления на Квизо, — эти воспоминания всегда жили в душе Кельдерека. Свой благоговейный восторг и трепет перед Мелатисой он сознавал ясно с самого начала, но мог ли оборванный, грязный охотник, лишившийся чувств от страха перед магией Квизо, предположить тогда, что и любовное желание тоже посеяло свои семена в его сердце? Желать жрицу Квизо — самая эта мысль казалась святотатством. Кельдерек вспомнил все события той ночи: страшный гнев Бель-ка-Тразета; высадку на зачарованный берег Квизо в темноте; переход через ущелье по зыбкому мостику; Ранзею и Антреду, ступающих по раскаленным углям; и тяжкое бремя известия, им принесенного. Неудивительно, что он ни разу не задумывался о природе своих чувств к Мелатисе. И все же незаметно для него тайная любовь — жившая своей независимой уединенной жизнью глубоко под его всецелой поглощенностью Шардиком — укоренилась и взросла в нем. Жалея Мелатису, теперь понимал Кельдерек, он испытывал безотчетное удовольствие от сознания, что даже она не чужда человеческих слабостей и, как любая смертная женщина, порой нуждается в утешении и поддержке. Вспомнил он и другую ночь, когда они с верховным бароном обнаружили, что Мелатиса сбежала. «В здравом смысле этой особе не откажешь», — сардонически заметил Бель-ка-Тразет. И Кельдерек почувствовал тогда не только обиду, но и мучительное разочарование оттого, что Мелатиса, подобно золотистым ягодам меликона, оказалась ни на что не годной и уплыла вниз по реке, навсегда и бесповоротно. Но он хорошо помнил и еще одно чувство, охватившее тогда душу, — и как же он не понял, что оно означает? — чувство личной утраты, боль предательства. Уже в то время Кельдерек начал бессознательно считать Мелатису в каком-то смысле своей и, хотя был силен духом и убежден в собственной чистоте перед богом, испытал не презрение и не гнев, когда узнал о бегстве девушки, а только лишь горькое разочарование. Однако впоследствии он сам предал себя так, как не предавала ни она, ни кто другой. Если вчера на кладбище она слезно молила тугинду о прощении — кого и о чем молить ему?