Суворов - Вячеслав Лопатин

Настала очередь и самого Константина, отличавшегося необузданным нравом и боявшегося только одного человека — своего отца, получить острастку от фельдмаршала. «Великий Князь поехал в главную квартиру, — повествует Комаровский. — Едва Его Высочество вошел к Графу Суворову, как он встретил его в передней, просил войти в свою комнату, где они заперлись. Беседа продолжалась очень долго, и Великий Князь вышел из оной очень красен». После этого Константин Павлович, которому только что исполнилось 20 лет, сделался послушным исполнителем приказаний Суворова. Ему разрешалось подавать свое мнение на военных советах и даже водить в сражения войска, правда, под опекой старого боевого товарища главнокомандующего генерала Дерфельдена. Из похода великий князь вернулся убежденным суворовцем.

15 (26) мая был взят Турин — столица Пьемонта. 17 (28) мая Суворов отправился в Туринский собор Святого Иоанна Крестителя, где хранится знаменитая Туринская плащаница. «При входе в Храм, — свидетельствует Фукс, — он встречен знатнейшим католическим духовенством, которое в угодность ему благословило его по обряду Греческой церкви».

Приближались решающие дни кампании, а Тугут усиливал давление на Суворова, требуя не переходить По и заниматься осадой крепостей. Это распыляло силы и не давало никакого стратегического выигрыша.

Ставший хозяином в Коллегии иностранных дел Ростопчин поддерживал активную переписку с Суворовым, который старался раскрыть ему пагубность распоряжений гофкригсрата. Казалось, пользовавшийся особым доверием генерал-адъютант императора, недавно возведенный в графское достоинство, понял суть трудностей, с которыми столкнулся главнокомандующий Итальянской армией. «В Италии барон Тугут недоволен тем, что Граф Суворов не берет приступом Мантуи, Тортоны, Александрии и пр., — писал он в Лондон Воронцову. — Он знает, что наши солдаты идут на приступ, как на катание с гор во время масленицы, но зачем же губить их тысячами? Война ведется с блестящим успехом в этой стране, и Вы увидите из прилагаемой реляции Графа Суворова, что французы дерутся плохо».

Но ни Ростопчин в Петербурге, ни Воронцов в Лондоне, ни Разумовский в Вене так и не сумели помочь Суворову. Они засыпали победителя поздравлениями, а ему нужна была реальная поддержка. Не желая обострять отношений с Веной, он передавал через Разумовского поклоны «почтеннейшему барону Тугуту», постоянно обращая внимание российского посла на создаваемые ему трудности: «О! естьли б здесь можно было иметь мне пиамонтскую армию от 10 до 15 тысяч и на земском содержании: она бы делала Великому Императору Римскому превеликие услуги… Вдали Вам не так видно… Далее не вхожу, исполняю Высочайшую волю».

На другой день в новом письме полководец еще более откровенен: «Unterkunff[42] уже не здесь, но в Вене, отношениями мне вреден. Preu[ssi]sch Impertinens[43] сокращаю ласковостью. Ich kann nicht bestimt sagen[44] — мне наизлейший неприятель. Очень скушен дипломатический стиль обманчивою двуличностью. Спать недосуг». Далее — самое главное: если не принять его наступательную систему, Европе грозят или тридцатилетняя война, или новые унизительные уступки, подобные вырванному у Австрии «юным Бонапартом» Кампоформийскому миру 1797 года и даже хуже. Суворов внушает послу необходимость постоянно доказывать австрийскому руководству преимущества наступления (офензивы) перед обороной (дефензивой). За примерами далеко ходить не надо: в минувшей войне с турками австрийский оборонительный кордон «прорывали варвары по их воле»: «Так делал здесь (в Италии. — В. Л.) Бонапарте, так погибли Болье, Альвинци и Вурмзер. Мне повороту нет, или также погибнуть. На шее моей Тортонский и Александрийский замки… Мантуя сначала главная моя цель. Но драгоценность ее не стоила потеряния лучшего времени кампании… Пора помышлять о зюйдовой черте. Недорубленный лес опять вырастает».

Однако какая-то необъяснимая слепота напала на Тугута и гофкригсрат. Гибель пьемонтской армии Болье и двух австрийских армий, предводимых Альвинци и Вурмзером, забыты, словно их не было. Снова кордонная оборонительная стратегия, стремление взять крепости и отвлечение войск от главной задачи — разбить армии противника, одна из которых (Макдональда) идет от зюйдовой черты (с юга), другая, находящаяся поблизости (Моро), — недорубленный лес, который «опять вырастает». Но Разумовский, женатый на австрийской аристократке и прекрасно принятый в венском свете, хозяин музыкального салона, в котором появился новый гений, Бетховен, не оценил суворовских предупреждений, не высунул носа из своего «унтеркунфта».

Двадцать пятого апреля (6 мая) Суворов обратился к пьемонтским войскам, начавшим переходить на сторону наступающих союзников:

«Пьемонтские воины! Весь свет содрогается, видя, что французы, без объявления войны, низвергли короля Сардинского с престола его предков, овладели государством его, и храбрые войска пьемонтские обратили на низвержение религии и правительств европейских. Они употребили во зло свою силу, исторгнув у короля вашего повеление, чтобы заставить вас служить его же злодеям…

Воины Пьемонтские! покиньте знамена, опозоренные злодеяниями столь гнусными; присоединяйтесь к избавителям вашим, чтобы довершить великое дело возрождения Италии». П.Н. Грюнберг справедливо подчеркивает: «Здесь прямо говорится о "возрождении Италии". И слова русского полководца не расходились с делом. Набор в пьемонтские батальоны, начатый в Турине, превосходил самые смелые ожидания».

Сведения о противнике, приносимые лазутчиками, были отрывочны и противоречивы: то сообщалось о посылке к Моро крупных подкреплений из Франции, то эти подкрепления якобы направлялись в Неаполь к Макдональду, то сам Макдональд перебрасывал свою армию морем в Генуэзскую Ривьеру, чтобы соединиться с Моро. Суворов реагировал на эти слухи с большой чувствительностью, порой совершал ненужные перегруппировки войск, но ответ на действия противника приготовил мастерски. Сосредоточив главные силы под Алессандрией, полководец поддерживал боевой дух войск постоянными учениями по своей системе. К Пьяченце, навстречу Макдональду, был выдвинут австрийский корпус генерала Отта.

Затянувшаяся пауза, наконец, закончилась. «Новейшие известия, — пишет Суворов 2 июня Розенбергу. — Французы, как пчелы, и почти из всех мест роятся к Мантуе… Нам надлежит на них спешить. Где это Вас застанет, отдохнувши, сколько надлежит, поспешайте к нам на соединение. Мы скоро подымемся. Они сильны. С нами Бог! Простите мне, что Вы были затруднены по обстоятельствам». Из-за неповоротливости австрийских интендантов корпус Розенберга, подтянутый Суворовым к Алессандрии, должен был отойти к Асти. Теперь ему предстояло вернуться и догонять главные силы, устремившиеся навстречу Макдональду, который уже нанес удар при Модене австрийскому передовому отряду, отбросив его на север и захватив более тысячи пленных.

Оказавшись между двух огней, Суворов принимает смелое решение. Он устремляется с главными силами на сильнейшего противника (Макдональда), прикрывшись со стороны Моро частью австрийских войск.