Переворот - Иван Павлович Кудинов

Призовем всех способных держать в руках оружие… в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет. Теперь, когда начинаются решающие схватки с врагами революции, полагаться только на добровольцев недостаточно, — пояснил. — Защита Советской власти — дело всеобщее.

— Но и полк засорять такими людьми, как топольнинцы, нежелательно, — возразил Огородников. — Да и небезопасно.

— Опаснее будет другое, — настаивал Третьяк, — если топольнинцы соберутся завтра и ударят нам в спину. Допускать этого нельзя. А с мобилизованными будем вести разъяснительную работу. Найдутся и среди топольнинцев люди с пониманием…

* * *

Отрядили взвод под командованием Акимова. И тот блестяще выполнил приказ. Около трехсот топольнинских мужиков и молодых парней были в тот день мобилизованы.

Правда, когда Акимов догнал полк, выяснилось, что среди мобилизованных — немало старше, а иные младше «призывного» возраста… В спешке Акимов перестарался. Пришлось исправлять ошибку — и человек семьдесят отпустили домой. Остальные же были рассеяны по взводам и эскадронам.

Поздно ночью, 23 сентября, полк Степана Огородникова подошел к Черному Аную, остановился верстах в трех и стал ждать донесений разведки. А часа через полтора стало известно: Черный Ануй еще вчера был занят частями Второго партизанского полка. Разведчики предупредили ануйцев о приближении огородниковского полка. И вскоре навстречу ему выехали Какорин, Чеботарев и Пимушин…

Радость, которую испытывали в этот момент бойцы обоих полков, была неописуемой. Еще бы, такие силы собрались вместе! Казалось, ничто их теперь не сможет остановить, никакие другие силы… Чуточку опьяненные первыми успехами, многие и не предполагали, что главные бои, самые тяжелые испытания еще впереди и что белогвардейцы, хорошо осведомленные о продвижении и формировании партизанских полков, тоже не дремали, а спешно стягивали основные силы и закреплялись на самых важных участках Горного Алтая, преимущественно по Чуйскому тракту,[7] который они держали под особым контролем… Черный Ануй, по существу, находился в кольце. Казачья линия опоясывала его, и эта петля в любой момент могла захлестнуться намертво — казаки яростно и безоглядно поддерживали в те дни колчаковскую диктатуру. Кроме регулярных белогвардейских частей, действовавших по всему Горному Алтаю, немалую силу представляли добровольческие дружины, сформированные из кулаков и других контрреволюционных элементов, в том числе и алтайцев, обманутых и спровоцированных наглой пропагандой всевозможных военспецов и политических авантюристов, вроде Сатунина, Анучина, Кайгородова… Последний в те дни как раз вернулся из Омска. Вернулся, можно сказать, на белом коне и с «благодарностью» Колчака за формирование, так называемого, «туземного дивизиона». Случай же, заставивший Кайгородова искать защиту у самого верховного правителя, сам по себе заурядный, каких в то время было немало: однажды, будучи в Бийске «по делам службы», подъесаул сильно подгулял, столкнулся на ночной улице с комендантским патрулем, вступил в «пререкания», оскорбил чешского офицера, был задержан и вскоре… разжалован «военными властями» в рядовые. Протрезвевший Кайгородов был возмущен: как, его, полного георгиевского кавалера, защитника туземного населения — в рядовые? И кинулся за поддержкой в Омск. Адмирал принял «разжалованного» карателя приветливо, обещал дело уладить, советовал не придавать этому пустяку большого значения, а главное — направить и употребить свои силы на то, чтобы поднять на борьбу с большевизмом весь Горный Алтай, все туземное население… И Кайгородов помня «отеческий» наказ адмирала, особенно старался в эти дни — уймонским повстанцам все труднее и труднее становилось сдерживать натиск хорошо вооруженного «туземного дивизиона».

Об этом рассказал с великим трудом добравшийся до Черного Ануя командир одного из уймонских отрядов Семен Красков. Его пригласили на совещание штаба бригады, только что сформированного из двух полков. И он горячо просил и настаивал: «Товарищи, уймонцам нужна поддержка — незамедлительная».

Комбриг поинтересовался:

— Какая численность уймонских отрядов?

— Если объединить вместе — около тысячи человек наберется, — ответил Красков. — Но беда в том, товарищ Третьяк, что уймонцы не имеют связи с другими, а слухи распространяются самые нежелательные и действуют на повстанцев разлагающе…

— Кто же вам мешает объединиться? — спросил Третьяк.

— Собственная нерасторопность, товарищ комбриг, — подумав, ответил Красков. Подумал еще и вздохнул. — Есть, должно быть, и другие причины… Одно мне ясно: без вашей поддержки уймонцам придется нелегко.

— Нам тоже приходилось нелегко, — сказал Третьяк. — Но я согласен: уймонцам надо помочь.

Решили выступить через три дня.

Бригада к тому времени значительно возросла — за счет местных добровольцев и мелких повстанческих отрядов, которые, узнав о нахождении партизан в Черном Ануе, один за другим выходили из лесов, спускались с гор… И вскоре численность бригады — к дню ее выступления на Уймон — достигла двух с половиной тысяч.

В эти дни и случилась у Степана Огородникова двойная радость. Однажды, как уже было не раз, ему доложили о прибытии небольшого повстанческого отряда, который желал присоединиться и быть в составе Первого конно-партизанского полка… Огородников пошел посмотреть на людей, только что прибывших; одни стояли подле ограды небольшой кучкой, иные сидели прямо на земле, привалившись спиной к пряслу, и жадно курили, тихо о чем-то переговариваясь… Когда Огородников подошел, разговоры оборвались, и все не спеша и как бы с ленцой стали подниматься, подтягиваться. Какой-то парень быстро и коротко глянул из-под козырька низко надвинутой фуражки и замер, будто застыл в этой позе… Степан, перехватив его взгляд, круто повернулся — и оба несколько секунд стояли друг против друга, еще не веря в случившееся, остолбенев от неожиданности.

— Павел?

— Братка!..

Шагнули одновременно, порывисто обнялись.

— Откуда ты, как? — изумленно и радостно спрашивал Степан, потом, чуть отодвинувшись, разглядывал его, — то ли похудевшего, то ли возмужавшего… вон и усики над верхней губой топорщатся, и глубокая складка, похожая на шрам, над левой бровью… Возможно, шрам и есть? — присматривался Степан. — А мы тут тебя, по правде сказать, уже…

— Похоронили? — опередил его Павел и тихонько, радостно засмеялся. — А я вот живой, как видишь… Самому не верится. Ну, а вы тут как?

— По-разному, — ответил Степан. — А в общем — ничего. Собираем силы.

Поговорить как следует удалось чуть позже.

— Значит, и ты угодил к ним в лапы? А я тогда три дня тебя прождал… — признался Степан. — А тут еще рана… Хорошо, Варя Лубянкина помогла.

— Варя? Она разве здесь?

— Нет. Она в Шубинке… Но как ты в Томске оказался?

— Сначала в Бийске был. А потом нас посадили в вагоны — и повезли в Новониколаевск, а уж оттуда и в Томск…

— И долго ты там пробыл?

— Долго. Я ж в больницу угодил… Это после того как бежал.

— Бежал? Как же тебе удалось?

— Случай подвернулся… Самому до сих пор не верится. И в больнице — тоже случай: врачом знаешь кто