Шафрановые врата - Линда Холман

Я посмотрела на нее, затем снова на Этьена.

— Очевидного?

Этьен отвернулся от меня.

— Манон, только не так, — сказал он и снова посмотрел на меня. — Если бы я знал, где именно ты находишься в Марракеше, я бы пришел к тебе. Я не знал этого, Сидония, — оправдывался он. — Я хотел поговорить с тобой наедине. Не… — Он умолк, а Манон рассмеялась. Это был невеселый раскатистый смех.

— О, Этьен, ради бога, просто скажи этой женщине правду. — Она подошла к нему и вцепилась в его рукав своими пальцами с накрашенными ногтями, похожими на когти. — Она сможет смириться с этим. Она только с виду хрупкая, но внутри она как сталь. Поэтому скажи ей правду. Или это сделаю я. — Она наклонилась к нему и поцеловала. Долгим поцелуем в губы.

Я была слишком шокирована, чтобы что-то сказать.

Этьен оттолкнул ее руку, прижал дрожащие пальцы ко лбу. Не глядя на меня, он вышел со двора через открытую дверь. Я осталась сидеть на месте и все еще не могла ничего сказать от потрясения.

— Ну вот, — сказала Манон. — Теперь ты знаешь. — Она издала что-то вроде «тсс». — Такой слабый, несчастный человек. И это не имеет отношения к его болезни. Он всегда был таким.

— Знаю — что? О чем ты говоришь? — Может, мне показалось, что она его так поцеловала?

— У него сейчас очень трудное время. Попытайся смириться с этой правдой. — Она села рядом со мной, закурила трубку и затянулась. Я почувствовала запах кифа. — Он просто не может принять тот факт, что сделал то, чего, по его утверждению, не хотел делать.

Я посмотрела на ее губы, сжимавшие мундштук. Она только что целовала Этьена. Не как сестра.

— Да, — продолжила она, — он говорил, что не позволит джиннам пойти дальше. Что он не передаст свою болезнь.

Я открыла рот. Все перепуталось, все было неправильно.

— Но… он знает… что ребенка больше нет… — Мой голос доносился до меня как бы издалека.

Манон пожала плечами, показывая, что это ее мало трогает.

— Но он есть, — сказала она, оторвавшись от мундштука.

Я потрясла головой.

— Что ты имеешь в виду?

Она снова затянулась, а потом сделала долгий медленный выдох и пристально посмотрела на меня.

— Баду, — сказала она.

Время шло. Я просто смотрела на нее.

Наконец Манон снова вынула изо рта мундштук.

— Я заставила его захотеть меня. Вот и все. После похорон его отца, когда он все еще считал меня только дочерью служанки, я попросила его помочь мне в маленькой пустячной работе. Чтобы он почувствовал себя сильным, словно я была слабой женщиной, нуждавшейся в помощи мужчины. — Она ухмыльнулась, вспомнив это. — Случайное прикосновение, долгий взгляд… Для меня это была просто игра. — Она снова затянулась, прикрыв глаза. — Это было просто, Сидония. Мне не пришлось прикладывать много усилий, чтобы поставить его на колени. — Она щелкнула пальцами. — Это как поймать рыбу на жирного червя. Я решила, когда увидела его на похоронах отца, что накажу его так, как он того заслуживает. Я заставлю его желать меня, позволю ему прикоснуться ко мне, попробовать меня, а потом… пуф! — И снова она щелкнула пальцами. — Я выгоню его. Я заставлю его сходить с ума. Как я делала это с другими мужчинами. Для меня удовольствие наблюдать, как они извиваются на крючке, а затем отпускать их. Но больше они уже не могут плавать так, как плавали раньше. Они сломлены. — В ее глазах разгорелся огонь. — Отравлены желанием ко мне.

Я вспомнила о коленной чашечке и зубе трупа. То, как она уколола меня отравленной костью.

— Конечно, я заставила его ждать. Я заставила его дико хотеть меня, он просто потерял голову. И в конце концов я отдалась ему, зная, что он вернется. Он приходил ко мне снова, и снова, и снова. Он никогда не знал такой женщины, как я. Не мог насытиться мной.

Я старалась не сравнивать, не думать о том времени, когда мы с Этьеном были вместе. Присутствовал ли в наших отношениях тот огонь, та страсть, о которой говорила Манон?

— Наверное, у нас все было так же, как у нашего отца и моей матери. Наш отец был загипнотизирован моей матерью. Он писал ей признания в любви. Я хранила их после ее смерти. Он писал, как ему нравилось овладевать ею в комнате рядом с той, где его жена читала или развлекала гостей. Ему доставляло удовольствие знать, что его жена находится в пределах слышимости, эта необходимость таиться заводила его. И так же было с Этьеном. Я заставляла его овладевать мной там, где нас могли увидеть, где он ощутил бы себя униженным, если бы его застали с дочерью служанки.

— Нет, — прошептала я, не желая слушать о ее фантазиях.

— После того как мы стали любовниками, я заставила его купить этот дом на мое имя. Я заставила его оформить официальный документ, по которому мне выплачивается ежемесячное денежное пособие, пожизненно. Пожизненно, — повторила она. — Он всегда будет поддерживать меня. Конечно, это пока он будет думать, что я люблю его, что я хочу только его, что мы всегда будем вместе. Что ни один мужчина не может удовлетворить меня так, как он. Он клюнул на все это. Пообещал, что останется в Марракеше и будет работать врачом в Ла Виль Нувель. Мы договорились, что у нас не будет детей. Он и не заикался о том, чтобы мы поженились. Конечно нет. Он, великий французский врач, — и женится на скромной марокканской служанке? О нет! Я всегда буду его содержанкой. Я думаю, в душе он считает, что ни одна женщина не стоит того, чтобы на ней жениться. Женщина для дружеского общения, для интимных отношений — oui. Для брака — нет.

А я надеялась, что он женится на мне.

— Но когда у меня появился дом и я почувствовала себя в безопасности, я рассказала ему. Зная, что накрепко привязала его к себе, что все его мысли только обо мне, я рассказала ему. Я выбрала подходящий момент, когда его лицо было над моим, а он глубоко проник в меня.

— Манон, — сказала я, — пожалуйста!

Почему я не встала и не ушла? Почему я сидела как заколдованная и слушала эту грязную историю?

— Мы смотрели друг другу в глаза, его глаза были полны желания и любви, и я сказала ему. «Я твоя сестра», — сказала я. Мне пришлось повторить это. Он не мог понять, о чем я говорю. — И она улыбнулась ужасной победной улыбкой. — Но когда я сказала это в третий раз, он слез с меня, как будто мое тело стало пламенем и я обожгла его. Этьен — это Этьен, он не поверил мне, спросил, какие у меня есть доказательства. И тогда я показала ему письма нашего отца к моей матери.

Мне стало плохо, когда я представила эту сцену. Я увидела ее лицо, на котором читалось наслаждение каждым мгновением, и лицо Этьена: ужас и шок. Этьен, который всегда мог контролировать себя, у которого всегда были нужные ответы, который знал, когда и что следует сказать.

— Он помрачнел, он был взбешен, он разрыдался. А затем он ушел. Вот почему он уехал в Америку. Он больше не мог находиться в Марракеше. Он больше не мог оставаться даже по эту сторону океана, так близко от меня, не имея возможности снова обладать мной.