Человек случайностей - Айрис Мердок

– Брось жребий. Орел или решка, – посоветовал Мэтью. – Простой и надежный способ решить – уехать или остаться. Если же мечтаешь о примирении, то и без жребия ясно, что ты хочешь остаться. Но тогда наберись храбрости.

Людвиг стиснул голову руками. Неужели так и есть? Неужели он бежит от стыда, что разбил сердце невинной девушки?

– Ты не допускаешь мысли, что поступил бесчестно? – спросил Мэтью.

И Людвиг понял, что никогда не задавал себе подобного вопроса. И вот теперь перед ним встала необходимость ответа. А вместе с этой необходимостью открылась какая-то новая дорога. Мечтал ли он о примирении с Грейс? О да. В иные минуты только об этом и думал.

– Попробуй найти решение, отталкиваясь от второстепенных деталей, которые ты для себя уже прояснил, – посоветовал Мэтью.

Некий намек на решение вернуться возник у него еще до приезда Мэтью в Оксфорд. Он послал родителям телеграмму, чтобы не приезжали, но никому о своем решении не сказал, и ему показалось, что так он установил для себя некий переходный период, за время которого можно все хорошенько обдумать. Ему не давала покоя мысль о скором приезде Хилтона, который непременно постарается вернуть его к действительности и убедить, что, покинув Англию, он потеряет слишком много неповторимых вещей. Он сравнивал тяжесть возможных потерь, стараясь пересилить боль. И чем дальше, тем прочнее казались позиции двух прежних решений. Он не будет воевать, это раз, и не будет растрачивать зря свои способности, это два, а значит… должен остаться? Но что же тогда изменилось? Наверное, только его отношения с Грейс.

– Грейс вообще не принимай во внимание, если можешь, – терпеливо советовал Мэтью.

И Людвиг боролся с самим собой. Он наконец почувствовал, что решение расстаться с Грейс – это нечто отдельное и, наверное, более определенное, чем другие дела, и лишь потом с этими остальными делами перемешавшееся.

– Будь решительным, – говорил Мэтью.

А ведь так и было. Он отверг Грейс, иначе сказать нельзя. Да, он любил ее и желал, и она могла бы его сделать счастливым. Но при этом отдавал себе отчет, что, связывая свою жизнь с этой девушкой, умалил бы себя и уничтожил бы в своей жизни нечто такое, чему любовь не может стать заменой. С самого начала все было слишком шатко. Они не были единомышленниками, и рано или поздно расстояние начало бы увеличиваться. Она была бы лишь незначительной частицей его мира. У него не было какого-то четкого образа семейной жизни, но он уже сейчас понимал, что их семейная жизнь с Грейс не станет образцом совершенства. А на компромисс идти еще не время. И в те минуты, когда удавалось подавить в себе любовь, он это видел предельно ясно. Что-то шепнуло ему «нет» – и он, хоть и удрученный, почувствовал какой-то зародыш облегчения.

Вот так – по крайней мере в этом вопросе он дошел до ясного понимания. Не было у него никаких сомнений и в отношении к родителям.

– Они для тебя образец? – спрашивал Мэтью.

– Нет, – ответил он. – То есть я их люблю и уважаю, но не смогу мыслить свойственными им категориями.

– Твой отец имеет влияние на тебя?

– Нет… ну разве что в том смысле, что я его сын.

– Ты не боишься звания труса?

– Нет. Ни в коей мере.

Зачем же тогда он сел на этот корабль, который с каждым часом все ближе и ближе к Штатам? Возможно, это своего рода углубление расставания с Грейс? Нет, разлука с ней уже решена, и возврата нет. И сейчас он не хотел анализировать свои чувства. Пусть это и была большая любовь, но даже большая любовь не является мерой всех вещей. Безусловно, он страдает. И Грейс тоже. И это вообще не имеет никакого значения. В конце концов, в Америке ли, в Европе он сумеет выдержать боль расставания, раз нет иного выхода. «Любимая, любимая», – повторял он, всем телом стремясь к ней. Стремление извечное, несомненное. Но затем перед ним вновь возникал очищенный его болью, на время отставленный в сторону нерушимый диптих первоначального решения. Неужели и в самом деле, как внушал Мэтью, он возвращается, поддавшись болезненному желанию испытать мученичество? А если даже и так, то это не имеет значения. Но как понять это «не имеет значения»?

Уверенность, что надо возвращаться, крепла день ото дня. Уже и в приветливой атмосфере Оксфорда он отыскивал нечто неприятное, хотя рационально свою неприязнь объяснить бы не смог. Ведь преимущества Оксфорда были видны невооруженным глазом, он отказывался, следовательно, от действительных и чудесных ценностей, которых не так уж много сохранилось на этом свете в таком чистом и незамутненном состоянии.

– Попробуй заниматься не собой, а самой сущностью проблемы, – устало говорил Мэтью. – Перестань мучиться из-за мотивов своего поступка. Со временем ты все равно к ним вернешься, но сейчас оставь их, ради Бога, в покое.

И Людвиг занялся самой сутью проблемы. И тут же с некоторым стыдом осознал, что в лихорадочной возне вокруг мотивов почти забыл о цели. Он вспомнил о войне. Как молитву, пересказал свое отношение к ней, но Мэтью промолчал. Людвиг говорил о несправедливости, о жестоком отношении человека к человеку, о деяниях, в которых нельзя соучаствовать. Перед ним все было как на ладони и так очевидно, что при этом даже стремление к высокой нравственности показалось легкомысленным личным желанием.

– Ну что, пришел к каким-нибудь выводам? – спросил Мэтью.

– Пожалуй, нет, – ответил он. – Такой способ не совсем годится. Чего-то здесь недостает.

– Как же тогда быть?

И тогда Людвиг почувствовал: единственное, что ему осталось, – это тихая, бескорыстная и лишенная всяких предубеждений потребность дать свидетельские показания. Даже не борьба за свою точку зрения, ну разве что в том смысле, в каком свидетель принимает участие в борьбе. И раз такая потребность существует, она сама по себе требует однозначного и обоснованного действия. Здесь предчувствовалось то самое чудесное избавление от хаоса побуждений. Таков уж мир, поэтому человек не может поступить иначе.

– Наконец я понял! – вскричал он.

– Что именно?

– Таков уж мир, поэтому человек не может поступить иначе, – повторил он вслух свою мысль. – Я некоторым образом вернулся к началу?

– Не совсем.

– Наверное, все же я думаю именно о себе. Думаю о том, каким стану в будущем. Наверняка не вполне достойным, если сейчас уклонюсь от испытаний. Но в таком случае я оказываюсь простым собирателем острых ощущений.

– Мне кажется, тут иное.

– Я не могу разглядеть, зрение почему-то подводит.

– Нас всех зрение подводит, – сказал Мэтью.

Это исходит не от меня самого, думал Людвиг, а из самой сути вопроса, и поэтому такое чистое. Но Мэтью прав. Почему это должно исходить из решения и быть связанным со мной? Какова связь? Мэтью, когда он задал ему этот вопрос, ответил не сразу.

– Ну, всю аргументацию можно вывести из вопроса.