Улисс - Джеймс Джойс

– Без громких речей, – заметил мистер Пауэр.

– Довольно странно, но факт, – добавил Мартин Каннингем.

Джон Уайз Нолан удивленно раскрыл глаза.

– Как много у еврея доброты, замечу я[1038], – щегольнул он цитатой.

Они направились по Парламент-стрит.

– А вот и Джимми Генри, – сказал мистер Пауэр, – как раз поспешает к Каване.

– Раз так, – сказал Мартин Каннингем, – то и мы за ним.

Возле la inaison Claire Буян Бойлан изловил горбатого зятя Джека Муни[1039], бывшего в подпитии и направлявшегося в слободку.

Джон Уайз Нолан с мистером Пауэром шли теперь позади, а Мартин Каннингем взял под руку маленького аккуратного человечка в сером с искрой костюме, который нетвердой торопливой походкой проходил мимо часового магазина Микки Андерсона.

– Видно, у младшего муниципального секретаря мозоли дают себя знать, – заметил Джон Уайз Нолан мистеру Пауэру.

Они обогнули угол, следуя к винному погребу Джеймса Каваны. Пустой муниципальный фургон, стоявший у Эссекс-гейт, оказался перед самым носом у них. Мартин Каннингем все продолжал говорить, то и дело показывая Джимми Генри подписной лист, на который тот ни разу не глянул.

– И Длинный Джон Феннинг тоже здесь, – сказал Джон Уайз Нолан, – во всю натуральную величину.

Высокая фигура Длинного Джона Феннинга заполняла собой всю дверь.

– Добрый день, господин главный инспектор, – произнес Мартин Каннингем, и все остановились для обмена приветствиями.

Длинный Джон феннинг не освободил им проход. Резким движением он вынул изо рта большую сигару, и его круглые глаза пронзительно окинули их умным и хищным взглядом.

– Сенаторы Рима продолжают предаваться мирной беседе? – проговорил он звучно и насмешливо, обращаясь к младшему муниципальному секретарю.

Устроили там адские баталии, заговорил с раздражением Джимми Генри, вокруг своего треклятого ирландского языка. Он бы хотел знать, чем занимается распорядитель, когда надо поддерживать порядок в зале заседаний. А старый Барлоу, хранитель жезла, слег из-за своей астмы, жезла на столе нет, сплошной кавардак, нет даже кворума, и сам лорд-мэр Хатчинсон в Лландудно, а маленький Лоркан Шерлок изображает его locum tenens[1040]. Пропади он пропадом, этот язык наших предков.

Длинный Джон Феннинг выпустил изо рта струю дыма.

Мартин Каннингем, покручивая кончик бороды, снова принялся говорить, обращаясь то к главному инспектору, то к младшему муниципальному секретарю, а Джон Уайз Нолан мирно помалкивал.

– А какой это Дигнам? – спросил Длинный Джон феннинг.

Джимми Генри сделал гримасу и потряс в воздухе левой ногой.

– Ох, мои мозоли! – жалобно простонал он. – Пойдемте, бога ради, наверх, чтобы я мог хоть присесть! У-у! Ох-хо-хо! Позвольте!

В сердцах он протиснулся сбоку от Длинного Джона Феннинга и поднялся по лестнице.

– Да, пойдемте наверх, – сказал Мартин Каннингем главному инспектору. – Мне кажется, что вы не знали его, хотя, конечно, возможно.

Мистер Пауэр и Джон Уайз Нолан последовали за ними.

– Он был скромный и честный малый, – поведал Джек Пауэр дюжей спине Длинного Джона Феннинга, которая поднималась навстречу Длинному Джону Феннингу в зеркале.

– Небольшой такой. Дигнам из конторы Ментона, – дополнил Мартин Каннингем.

Длинный Джон Феннинг не мог припомнить его.

В воздухе пронеслось цоканье лошадиных копыт.

– Что это? – спросил Мартин Каннингем.

Все обернулись, где кто стоял. Джон Уайз Нолан снова спустился вниз.

Стоя в прохладной тени прохода, он видел, как кони двигались по Парламент-стрит, сбруя и лоснящиеся бабки поблескивали на солнце. Весело, не спеша, они проследовали мимо под его холодным недружелюбным взглядом.

Впереди скакали, впереди на седлах мерно подскакивали форейторы.

– Так что это там? – спросил Мартин Каннингем, когда они снова начали подниматься.

– Лорд-наместник и генерал-губернатор Ирландии, – отвечал Джон Уайз Нолан с нижней ступеньки.

Когда они шли по толстому ковру, Бык Маллиган, прикрывшись своей панамой, шепнул Хейнсу:

– Брат Парнелла. Вон в том углу.

Они выбрали маленький столик у окна, напротив человека с вытянутым лицом, борода и пристальный взгляд которого нависали над шахматной доской.

– Вот это он? – спросил Хейнс, поворачиваясь на своем сиденье.

– Да, – ответил Маллиган. – Это Джон Хауард, его брат, наш городской церемониймейстер.

Джон Хауард Парнелл спокойно передвинул белого слона и снова поднес грязноватый коготь ко лбу, где он и остался неподвижно.

Через мгновение из-под его заслона глаза его бросили на противника быстрый, неуловимо сверкнувший взгляд и вновь устремились на критический участок доски.

– Мне кофе по-венски, – сказал Хейнс официантке.

– Два кофе по-венски, – сказал Маллиган. – И еще принесите нам масло, булочки и каких-нибудь пирожных.

Когда она удалилась, он со смехом сказал:

– Мы тут говорим, что ДХК значит дрянной холодный кофе. Да, но вы упустили Дедаловы речи о «Гамлете».

Хейнс раскрыл свою свежеприобретенную книгу.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Шекспир – это благодатная почва для тех умов, что утратили равновесие.

Одноногий матрос, приблизившись к Нельсон-стрит, 14, рявкнул:

– Англия ждет …

Лимонный жилет Быка Маллигана весело всколыхнулся от смеха.

– Вам стоит на него посмотреть, – сказал он, – когда его тело утрачивает равновесие. Я его называю Энгус-Скиталец.

– Я уверен, у него есть какая-то idee fixe, – сказал Хейнс, задумчиво пощипывая подбородок большим и указательным пальцами. – И я раздумываю, в чем бы она могла быть. У таких людей она всегда есть.

Бык Маллиган с серьезным выражением наклонился к нему через стол.

– Ему свихнули мозги, – заявил он, – картинами адских мук[1041]. И теперь ему уж никогда не достичь эллинской ноты. Той ноты, что, из всех наших поэтов, была у одного Суинберна, «и смерти белизна и алое рожденье едино суть»[1042].