Три дня без чародея - Игорь Мерцалов

Упрям на миг восхитился самообладанием врага.

— Быть может, божий суд и явил бы истину, — произнес князь. — Но, если я правильно понимаю, он невозможен.

— Конечно, — кивнул Бурезов. — Я, будучи чародеем, ему не подлежу. Что же касается остальных, то даже если я в чем-то ошибаюсь, божий суд не укажет нам последней истины. Маркус только что говорил, что никогда не видел лица человека, который иногда навещал посольство. Он видел только Непряда, а имя таинственного незнакомца в плаще он знает лишь со слов Гракуса, которого допросить, увы, невозможно. Что, кстати, очень удачно для моих обвинителей. Орк жив, но тоже не может давать ответ на суде славянских богов. Василиса зачарована. Упрям верит своей правоте свято, но располагает только догадками, которые на испытании, конечно, подтвердит самым блестящим образом, но ничего не докажет. Конечно, Непряд мог бы опровергнуть обвинения против меня — на божьем суде ему пришлось бы сказать правду. Именно поэтому я подозреваю, что боярин уже мертв. Мои враги — или, вернее будет сказать, мой враг — слишком старательно продумал поклеп.

— Я мог бы снять чары с княжны, — сказал Упрям, внутренне готовый к провалу и здесь: Бурезов в своей речи разбросал немало намеков на то, что хорошо подготовил свою защиту.

— Это тоже не привело бы нас к имени главного врага, — подтвердил его худшие опасения Бурезов. — Точно так же, как испытание божьим судом прекрасных и верных подруг княжны. Они все называют мое имя с чужих слов. Со слов Гракуса. Он чувствовал, что у него осталась последняя надежда отвести беду от своего народа и сохранить при этом преступный договор, который обеспечивал бы казне новые мешки бургундского золота. И со слов Маркуса, который, кроме Непряда, никого не видел. Ради чего же устраивать божий суд?

Князь кивнул:

— Да, здесь мы ничего не можем поделать. Остается думать, ибо этот дар богов у человека не отнять.

— И давайте подумаем вот о чем, — вдохновенно подхватил Бурезов. — На меня стараются свалить сейчас все вины и все беды, произошедшие в последнее время. Но попытайтесь, собрав все воедино, сказать: в чем же тогда должна заключаться моя цель? У древних ромеев и нынешних вязантов есть такое слово «логика», по-нашему — разумность. Где же разумность в совокупности обвинений? К чему стремлюсь я, по мнению врагов моих? К торговле запретной магией? Или к уничтожению Словени? Как связать все это? И если я, а не Наум, начал двенадцать лет назад торговать запретной магией в Дивном (хотя меня тогда тут и не было), то как должна была развиваться моя мысль? Почему, начав торговлю уже двенадцать лет назад, я так и не успокоился? Объясните мне. А заодно вспомните, что у нас есть доказательства, данные совершенно посторонним человеком. Я говорю о переданных в Ладогу показаниях Хапы Цепкого.

— Итак, — объявил князь, — как видно, все вопросы сводятся к тем загадочным событиям двенадцатилетней давности. Отчасти я могу пролить на них свет. Нынче ночью, ворвавшись в становище Хана Безземельного, оставленное почти всеми воинами, я нашел Баклу-бея в его шатре. Хан принял яд и готовился умереть, однако не отказал мне в последней беседе… Не буду излагать всего нашего разговора, но вот что он сказал, желая на пороге смерти, думаю, совершенно искренне предостеречь меня от своих ошибок. Хан Баклу поведал, что все эти двенадцать лет продвижение Огневой Орды управлялось неким загадочным Покровителем, который обеспечивал Хана Безземельного магией, а взамен требовал двигаться на запад, на запад… Последним велением этого Покровителя было вторжение в Готию, а потом — в Вендию. Хапа Цепкий, неизменно остававшийся посредником, передав этот приказ, исчез. Был захвачен в плен, но Хан Безземельный, всегда обеспечивавший безопасность посредника, сильно сомневался в возможности такой неудачи. Он полагал, что Хапа предал его. Сдался сам, получив на то приказ Покровителя. Получается, что его показания против Наума также могут быть недостоверными, не так ли, Бурезов? Стало быть, нам важно понять, кто именно подрядил Хапу Цепкого и снабжал Баклу-бея. Тогда станет ясно, кто задумал дальнейшее разорение Вендии и позор для славянских княжеств, а также поражение соборной дружины, которого удалось избежать только благодаря поистине чудесной победе этой ночью. Упрям говорит, что у нас есть подходящий свидетель.

Бурезов метнул на ученика чародея удивленный взгляд, но ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Человек, который сегодня ни в какой корысти не может быть заподозрен, — согласился Упрям. — Строго говоря, он до сих пор и понятия не имеет, что будут значить его слова. Разрешено ли мне привести его?

Князь дал добро, и Упрям ввел в святилище нового человека, которого никто из присутствующих прежде не видел. На вид ему было за сорок, но лицо он имел моложавое. Длинные волосы и борода аккуратно расчесаны, хотя, видно, давно не подравнивались. Ступал он нетвердо, одной рукой держась за бок, где даже под рубахой виднелись очертания повязки, но глаза его светились неподдельной радостью.

Войдя, он первым делом поклонился изображениям богов, затем учтиво поздоровался со всеми.

— Кто таков? — спросил его князь.

— Буяном меня зовут, Велислав Радивоич, — представился человек.

Василиса вздрогнула, но больше никто не проявил осведомленности. Все ждали.

— Человек я вольный, безродный и бездомный — то есть по большому счету. А вообще, до недавнего времени пребывал, прошу прощения, в собачьем облике. Псом то есть был.

— Расскажи, как это случилось, — потребовал князь.

— А по милости чародея Наума это случилось, — ответил Буян. — Ну а также, конечно, по собственному несовершенству. Как дело-то было? Ватажничал я, ну и попался десять лет назад. Кара меня ждала суровая, а Наум предложил меня в собаку превратить. Поживу, мол, в шкуре честного зверя, в стороне от соблазнов человеческих, и поумнею, исправлюсь. Ну, не буду тут подробно все рассказывать… В общем, благодарен я Науму. Ничего не скажешь — изменился, сам вижу, другим человеком стал. Может, и правда лучшим… не мне судить. А сегодня вот срок мой вышел, и снова я человеком сделался.

— Чем подтвердишь свои слова? — спросил князь.

— А разве некому здесь подтвердить? — удивился Буян.

Верховный обрядник Полепа подошел к нему, присмотрелся и кивнул:

— Действительно, припоминаю этого человека. Мне предстояло судить его, и у меня Наум испросил разрешения на этот опыт. Правду говорит он, княже.

— Не понимаю, какое отношение он имеет к нашим делам, — подал голос Бурезов.

— Прямое, — сказал Упрям. — Буян, будь так добр, скажи, с кем ты ватажничал?

— Так с Хапой, — ответил тот, — Большой ватажник был — Хапа по прозвищу Цепкий.

Бурезов пошатнулся, но снова овладел собой.

— Узнаешь ли ты этого человека, Буян? — вперед князя спросил ученик чародея, указывая на Бурезова.

Не по чину ему было вести допрос, но Велислав возражать не стал.

— Как не узнать. Знатный торговец был. Мы от него в Булгарию ходили, к султану Баклу, а потом в Дикое Поле, к нему же. Много товара возили дивного.