Саблями крещенные - Богдан Сушинский

Генерал тотчас же приказал отвести от причала один из кораблей, чтобы позволить пришвартоваться «Кондору». Поднявшись на корабль, он так воинственно осмотрел палубу, будто участвовал на ней вместе с майором в абордажном бою.

— Этот фрегат бесчисленное количество раз обстреливал с моря наши позиции и высаживал десанты. Командующий обещал награду капитану того французского судна, которое сумеет потопить его или захватить. И вот «Кондор» во французской гавани. Вы, полковник Гяур, сделали то, чего не смог сделать весь французский флот.

— Слишком преувеличиваете мои заслуги. Я был пленником. Просто обстоятельства сложились так, что…

— Как бы они ни сложились, полковник, именно вы захватили корабль и привели его в Дюнкерк. И этого не сможет отрицать никто. Кроме того, как мне сообщил майор Орландо, вы избавили нас от командора Морано, сумевшего увести фрегат из бухты у форта Ананде и поднять на нем пиратский флаг.

— Это ближе к правде. Мне пришлось схватиться с ним.

Пока они, стоя на палубе, обменивались любезностями, к причалу примчался Хозар. В испанской кирасе и гривастом шлеме он выглядел необычайно могучим и воинственным.

— Князь! — крикнул он, еще не ступив на палубу. — Здесь! Вот! — бежал по трапу, потрясая копье-мечом. — Я сохранил его! Я знал, что ты все еще в этом кроваво-страшном и впроголодь молящемся мире!

Только эту странную фразу Хозар способен был выговорить довольно внятно и осмысленно. Вполне возможно, что она была самой длинной из всех, какие Хозар умудрился произнести за всю свою жизнь и которую произносил чаще других.

Приняв от него копье-меч, Гяур сразу же почувствовал себя так, словно вместе с ним оказался в седле.

— Мы еще повоюем, Хозар. Мы еще заставим этот мир вздрогнуть, ротмистр, — потряс он своим грозным, невиданным здесь оружием.

Пригласив генерала де Мовеля, майора Орландо и еще нескольких офицеров к себе в капитанскую каюту, Гяур приказал принести всего, что там еще имелось из оскудевших запасов вина и еды. А затем, по настоянию гостей, между тостами, почти полчаса рассказывал обо всем том, что через час должно было стать легендой об одиссее полковника Гяура.

Многое из того, о чем он говорил, казалось генералу невероятным. Но, признавая это, де Мовель вынужден был признавать абсолютно невероятным и то, что он сидит на испанском фрегате, захваченном вместе с испанской командой и приведенном во французский порт по существу одним человеком.

Внимательно выслушав Гяура, де Мовель торжественно поднялся и мужественно пожал ему руку. Генералу не исполнилось еще и сорока. Он был довольно крепким и рослым, но весь бравый вид его сводила на нет необъяснимо маленькая голова, несуразно покоившаяся на широкоплечем туловище, словно некое чужеродное тело. Было что-то уродливое в столь откровенной диспропорции, и генерал, очевидно, осознавал это, потому что, стоя напротив гиганта Гяура, постоянно пытался вытягивать несуществующую шею, стараясь отторгнуть безмятежно облысевшую голову от остальной плоти, а заодно показаться рослее и внушительнее.

— Я доложу о подвигах этого офицера принцу де Конде, — наконец объявил генерал, обращаясь к своей свите. — И не представляю себе, чтобы главнокомандующий, знающий толк в храбрости и умеющий ценить ее, не обратил внимания на вас, полковник Гяур, как на будущего генерала.

Все восприняли сказанное де Мовелем как удачный тост.

— Думаю, что не стоит отвлекать принца де Конде рассказами о столь незначительных похождениях наемника, оказавшегося в плену у испанцев, — попытался было охладить пыл генерала князь Гяур, но де Мовель не внял его словам, заявив, что завтра же будет на приеме у главнокомандующего. А пока что просит полковника считать себя его личным гостем.

Морозным декабрьским утром отряд в тридцать всадников преодолел последнюю гряду холмов Приднепровской возвышенности и уходил в дикое поле. Степная равнина, лишь изредка устланная припорошенной снегом прошлогодней травой, встречала их кинжальным морозным ветром, серой поднебесной мглой, таившей в себе вихревые зародыши снежного бурана, и настоянными на днепровских плавнях холодными туманами, клубы которого неотвратимо, словно лавина монгольской орды, накатывались на прибрежные овраги и кустарниковые рощи, чтобы потом, слившись воедино, нахлынуть на промерзшую, окоченевшую реку ледовым панцирем.

— Господин полковник, — появился на только что обойденном ими холме казак из пятерки арьергарда, так и не успевший настигнуть их на привале, в старом заброшенном казачьем зимовнике. — На хуторе Шабельском появилась разведка польского отряда, разыскивающего полковника Хмельницкого.

— Сколько их там?!

— До двух эскадронов драгун.

— Если станут настигать, уводите в днепровские заводи! — приказал Хмельницкий. — Пусть думают, что переправляемся через Днепр!

— Маловато нас, но постараемся увести!

Преодолев расцвеченную заледенелыми озерцами долину, отряд начал медленно взбираться по ее заиндевевшему склону, стремясь как можно скорее вырваться на равнину. Но кони скользили и то и дело оступались на наледях. Старые, опытные казаки, оглядываясь назад и уже инстинктивно чувствуя за спиной приближение погони, озлобленно пришпоривали животных, отлично понимая, что в схватке с посланными вслед за ними двумя эскадронами драгунов им не устоять.

— Не вырывайтесь на равнину! — хрипел им вслед основательно подморозивший горло полковник. — Уходите вон по той травянистой ложбине! Недалеко отсюда — Ярылычев брод, — обратился к державшемуся рядом старому сечевику Орданю, приставшему к отряду только для того, чтобы провести его к Сечи, да, если повезет, умереть в бою, как подобает казаку. Родню свою он навестил, но оставаться на ее харчах не стал, а отправляться на отмаливание грехов в ближайший монастырь счел недостойным себя. Тем более что, как выяснилось, его сабля еще могла понадобиться самому генеральному писарю реестровиков Хмельницкому.

— Мудро говоришь. Скоро приблизимся к Черному притоку, — щурил все еще довольно зоркие глаза Ордань, из-под рваной овечьей шапки которого осиротело выбивался основательно посеребренный сединой казачий чуб-осэлэдэць. — По нему пойдем к плавням. Если поляки и настигнут нас, на плавневых островках как-нибудь отобьемся. А не настигнут — уйдем вдоль плавней к Чауровой могиле, от которой и до Сечи уже недалеко.

— Так веди нас к этой Чауровой могиле, казак, веди! Это лучше, чем выбирать здесь место для собственных могил.

— Все Дикое поле — казачья могила. Но и костьми врагов наших оно тоже устлано, — поучительно проворчал Ордань, устремляясь по пологому ярусу склона в сторону невидимого отсюда Днепра.

Заслышав стук копыт и вожделенный запах конского пота, из оврага выскочила тройка отощавших степных волков. Увидев перед собой сплошную черную массу всадников, стая какое-то время уходила прямо к Черному притоку, и отряд держался ее следа, пока наконец вожак не сообразил, что нужно не прижиматься к реке, а уводить своих собратьев в глубь степи.