Летописец. Книга перемен. День Ангела - Дмитрий Вересов

– Не очень-то и верю? А в автобусе почему спишь?

– На всякий случай. Поберечься никому не мешает и без предсказаний. Дряни тут всякой ползает… Бррр… Миша, послушай, наплевать на дрянь ползучую и на жару. Выходной как-никак, давай у начальства джипик попросим, смотаемся в Гат и ночью вернемся. Хоть какое-то разнообразие.

– А с чего это начальство даст нам джип? – скептически хмыкнул Михаил Александрович.

– А мы наобещаем с три короба, – сказал Макс и сдвинул панамку с затылка на нос.

Они наобещали с три короба, и начальство, не поверив, но только чтобы отвязаться, махнуло рукой и ушло под парусиновый тент на сквознячок пить зеленый чай с мятой, который, якобы, спасал при жаре. Чаем можно было накачиваться бесконечно, то есть не бесконечно, а пока не затошнит и голова не заболит то ли от ментола, то ли от избытка жидкости в организме, то ли от скуки, то ли от того, что чай как-то неправильно заваривали.

До Гата приятели добрались к полудню, измученные зноем, с воспаленными глазами и губами, и ничего им уже не хотелось, никаких экскурсий, никаких покупок и зрелищ. Пока искали навес, чтобы поставить машину – старую развалюшку времен франко-итальянского колониализма, окончательно сомлели. Допили зеленый чай из термоса и до вечера завалились спать на сиденья. Проснулись, вернее, очнулись на закате, когда по городку поплыл запах жареного мяса и пряностей, свежеиспеченного теста. Проснулись, когда отраженный от белых стен свет уже не слепил глаза, став мягко-розовым и темно-золотистым, а тепло прогретых до самой сердцевины камней не жгло, не жарило, а приятно грело, так, как может греть только тепло пропитавшегося солнцем камня. Пыль улеглась, как будто засыпая, а небо засветилось глубокой таинственной синью.

– Под звездами поедем, – сказал романтик Макс, а Макс – приземленный реалист – сказал: – Жрать охота, Миша. Давай свежих лепешек купим и еще чего-нибудь.

Они купили лепешек и густой простокваши из верблюжьего молока, но не наелись и отважились вкусить мясного и сладкого, вокруг которого жужжали мухи, рассудив, что раз уж они еще не померли от Саидовой стряпни, то им уже не страшна никакая антисанитария, организм привык.

– Ф-фу, – сказал объевшийся Михаил Александрович, – сейчас бы еще ванну принять или, по крайней мере, искупаться в каком-нибудь прудике. Нет ли здесь поблизости водоемчика?

У Макса даже панамка свалилась, так он подскочил.

– И думать не думай, и в мыслях не держи! В прудике купаться! Да как только увидишь прудик-водоемчик, разворачивайся и жарь в обратном направлении! Это тебе не Средняя полоса с березками, где в любую речку, в любое озерцо ныряй и не сомневайся! Да хоть в болото с пиявками! Здесь такая дрянь может прицепиться, по гроб жизни не отделаешься.

– А в оазисах тоже не купаются? – удивился Михаил Александрович.

– Упаси тебя Господь. В оазисах пьют артезианскую воду, ею же умываются. А прудики, которые вокруг оазисов, если ты именно их имеешь в виду, – это дренажные прудики, искусственные. Там тоже всякое плодится. Прудики всегда есть там, где посреди пустыни разводят финиковые пальмы. Финиковая пальма, говорят, капризна, как молодая жена. Чуть что не так, и никаких тебе фиников. В общем, в этой местности под названием Сахара более-менее доверять можно только артезианской, колодезной воде.

– «Учкудук, три колодца», – задумчиво процитировал Михаил Александрович слова из популярной песенки. – Ну и ну.

– А бывал ли ты в Учкудуке, Миша? – подхватился Арван. – Ну, я так и думал, что не бывал, иначе не повторял бы этот бред.

– А с Учкудуком-то что не так? – удивился Михаил Александрович. – Там, по-моему, довольно цивилизованно должно быть. Советский Узбекистан.

– Ага. Советский Узбекистан. Город Учкудук. Прелестный промышленный район, – разболтался Макс, – прелестный. Я там бывал, бывал. Заносила нелегкая. «Три колодца»! Как же! А открытые урановые разработки – не хочешь? Отвалы такие, что полнеба закрывают, по ним КамАЗы, как жуки, ползают, а карьер – как лунный кратер. Его, наверное, с Луны видно. «Три колодца»! Представляешь, какая водичка в тех колодцах, если они и вправду есть? Только никто пока не видел этих пресловутых колодцев.

– И что, – спросил Михаил Александрович, которого откровения Макса уже давно перестали потрясать, – и что, больше там ничего интересного?

– Почему ничего? – вздернул брови Макс. – Почему? Котлеты, например, в столовке вкусные были. Хоть и холодные.

В обратный путь к постылому мосту отправились с первыми звездами. Очередь вести машину была Михаила Александровича, а Макс сполз на сиденье, которое не откидывалось, и смотрел вверх на постепенно проступающие созвездия, благо тент у джипа отсутствовал, давно и безвозвратно был утрачен.

Ночью ехать по пустыне не в пример приятнее, чем днем, но если пустыня каменистая, то даже трасса, даже мелкая колея усыпана препротивными каменюгами, которые, можно подумать, с неба падают, потому что не ветром же их наносит на раскатанную полосу, и машину немилосердно трясет и бросает из стороны в сторону. Внутренности у пассажиров прыгают и пляшут, мозги взбалтываются и превращаются в однородный кисель без извилин, зубы лязгают, а если язык болтливый, то он может серьезно пострадать, попав ненароком между зубами. Михаил Александрович, не обладавший опытом вождения машины в пустыне, да и вообще не слишком умелый водитель, буквально озверел, выворачивая руль. Он сравнительно удачно объезжал крупные валуны, но вокруг было полно более мелких, на которых джип выплясывал разгильдяйский, ухарский танец, лязгая раздолбанным кузовом и дребезжа лобовым стеклом.

Макс относился к тряске сверхтерпеливо, философски, а Михаила Александровича она измучила и умотала еще днем до полного озверения. И он вспомнил, что вот-вот сейчас к трассе выйдет пересохшее русло – уэд, который более или менее, вихляясь и петляя, стремится в нужном направлении. И в тот же миг в пляшущем свете фар чешуей гигантского змея мелькнул сухой галечник дна, ровного, выглаженного потоком. Михаил Александрович возрадовался и свернул. Джип легко побежал по плоским камешкам, а потревоженные колесами камешки забарабанили в металлический живот джипа и фейерверком полетели из-под задних колес.

Камешек, неизвестно почему изменивший траекторию, стукнул в затылок задремавшего Макса. Тот очнулся и заорал:

– Михаил, куда тебя черт понес?! Сворачивай на дорогу обратно! Сейчас же! Пропадем, к свиньям!

Нет бы премудрому Максу не спать или проснуться чуть раньше, потому что джип тут же и застрял, застрял безнадежно, зарылся в мягкую породу, залегавшую под тонким слоем гальки. И сразу стало ясно, что если крутить колеса, то зароешься еще глубже, и тогда даже тягач не поможет. Что было делать? До утра пешком до стройки не доберешься, а продолжать путь днем по солнышку, мягко говоря, не стоило. Оставалось одно: перед рассветом выйти на трассу и ждать, когда Господь кого-нибудь пошлет им в помощь.

* * *

Дождь шел почти не переставая, что позволяло Инне и Олегу встречаться под тополем. А однажды, уже перед самым его освобождением, Роза Еноховна застала их обнимающимися под зазеленевшим деревом. Объятия были весьма нескромными, и неизвестно, чем бы это закончилось, если бы Роза Еноховна не сказала как бы сама себе, предварительно отвернувшись: