Улав, сын Аудуна из Хествикена - Сигрид Унсет

Священник покачал головой.

– Им должно идти своим путем – вверх либо вниз, а через ту долину путь их не пролегает.

– Тогда, сдается мне, жесток он, бог наш! – горячо воскликнула Ингунн.

– Скоры мы, люди, бога-то хулить, если он нам не угодит, – отвечал пастор, – а тебе и мужу твоему уж очень важно было, чтобы младенец остался жив: мальчик должен был унаследовать немалое имущество и стать продолжателем рода. Но ежели женщина носит под сердцем дитя, которое не продолжит ничей род, а лишь выставит ее на позор, ежели его не ждет никакое иное наследство, кроме молока материнского, тут на сердце матери никак нельзя положиться. Бывает, что мать прячется да родит его одна в страшных муках, а после сгубит тело и душу младенца либо отдаст его в чужие люди, радехонька, что не услышит и не увидит его более.

Улав вскочил и подхватил жену как раз в тот миг, когда она, обессилев, повалилась ничком. Склонившись на одно колено, он держал ее в объятиях. Священник нагнулся над нею и развязал повязку, которая туго стягивала ей шею. Бледная, с запрокинутой на руку мужа головою и выгнутой дугою голой шеей, она казалась покойницей.

– Уложи ее, – сказал священник. – Нет, нет, не на постель, на скамью, пусть лежит вытянувшись.

Он принялся приводить ее в чувство.

– Она что у тебя, слабенькая? – озабоченно спросил священник перед отъездом. Он сидел на лошади, а Улав держал поводья.

– Да, – молвил Улав. – Она и всегда-то была худенькая да слабенькая. Ты ведь слыхал, мы с ней росли в одной семье, я знаю ее с младенчества.

На следующий год по весне собрался герцог Хокон[115] в поход воевать датчан, дабы заставить датского короля[116] помириться с опальными хевдингами на условиях, какие они сами да народ норвежский им предложат.

Улав, сын Аудуна, отправился в Тунсберг, он был одним из младших хевдингов, вассалом барона Туре, сына Хокона. Не шибко радовался он тому, что уезжает из дому на целое лето. Улав стал пускать корни в Хествикене. То была усадьба его предков, отчий дом, а ведь сколько лет пришлось ему жить в похоронках сирым и бесприютным. С тех пор, как ему удалось поставить хозяйство на ноги, с тех пор, как он увидел, что этот иссякнувший родник вновь заструил живительную влагу, и он сам научился хозяйничать, справлять всякую работу на дворе и по части рыбной ловли, пришлись ему по душе заботы и труд для своего же блага. Думал он оставить Бьерна управителем в усадьбе, да тот не захотел. Под конец порешили, что Бьерн поедет с ним как латник, а заправлять хозяйством в Хествикене вместе с хозяйкою усадьбы станет почтенный человек по имени Лейф.

Тревожился он и за Ингунн – где-то близко ко дню летнего солнцеворота было ей время снова рожать. Правду сказать, на сей раз носила она дитя намного, легче – у ней доставало сил и по дому хлопотать, и на дворе исправлять работу, положенную хозяйке. Теперь она уже многому научилась и не была столь беспомощной, как в ту пору, когда они только что поженились. И все же Улав болел о ней сердцем, зная, с какой нетерпеливой тоской ждет она этого младенца. Случись с ней опять такое, горе ее вовсе сломит. И было у него дурное предчувствие: не мог он представить себе, что, когда он по осени воротится домой, в доме его будет младенец.

Уже в Тунсберге встречал Улав на каждом шагу знакомцев со времен своих опальных лет. Бывшие люди Алфа-ярла разыскали зятя своего убитого хевдинга и потребовали, чтоб он взял их к себе на службу. И среди опальных датчан и их служилых людей, коих в городе было не счесть, повстречал он многих, служивших ярлу. А намедни причалила в гавани легкая шхуна, что привезла грамоты от датских господ из Конунгахеллы[117]: капитан шхуны Асгер, сын Магнуса, был родом из Викингевога, и они с Улавом крепко сдружились, когда Улав жил в Хевдинггорде. Были они к тому же друг другу родня, хоть и дальняя. Вечером отправился он со своим другом-датчанином в город, где они славно пображничали, а после это обернулось вовсе не худо.

Господин Туре сделал Улава хевдингом над шестнадцатью ратниками и повелел, чтоб во время ратного похода его корабль и три малых ледингских судна из корабельных округов[118], что к юго-востоку от Викена, плавали под началом Асгера, сына Магнуса. Корабль Асгера назывался «Дракон», а норвеги прозвали его «Змеенышем».

Дружба меж датчанами и их союзниками давала иной раз трещину, потому как более половины корабельного ополчения было норвежским. И теперь норвежцы не таясь говорили во всеуслышание, что собираются они в поход, дабы король Эйрик и герцог Хокон могли потребовать все датское королевство в наследство после своего дядьки по матери – святого Эрика, сына Валдемара[119], и заставить датчан платить дань норвежской короне. Однако датчанам это пришлось не по вкусу; в ответ они презрительно говорили, что, дескать, их господа – марск Стиг, сын Андерса[120], и граф Якоб – нипочем не станут связывать себя посулами какому бы то ни было королю, а что до норвежцев, так они и без того получат плату за помощь, когда обеими руками нагребут добра в городах и крепостях датского короля. Норвежцы же отвечали им, что когда дело доходит до дележа военной добычи, то датчане всегда выказывают себя большими плутами и прикарманивают все, что получше. Норвежцев было более числом, только это были по большей части крестьяне да рыбаки, не столь привычные к битвам, как датчане. Ибо почти все они годами служили своим опальным хевдингам, много раз были в ратном деле, закалились и знать не хотели иных законов, кроме тех, что царили в их войске. Однако старая дружина Алфа-ярла могла помериться силами с датчанами, а то и поколотить их. Потому Улаву и Асгеру хватало хлопот глядеть за тем, чтобы меж их людей царили мир и согласие.