По волчьему следу - Екатерина Лесина

знает, что счастья осталось на один вдох.

Так бывает.

Наверное, это даже хорошо. Я… не хотела бы знать. Честно… если бы нельзя было ничего изменить, то не хотела бы…

Анна сидит в гостиной. Когда-то комната была роскошной по местным меркам. И рояль имелся. Или это пианино? Я так и не научилась их различать. Да и… какая по сути разница?

Главное, что когда-то наверняка женщина садилась за черный этот инструмент и играла… или не она? Если она из наших, то вряд ли умела. Меня вот пытались научить, потом уже, когда я стала княгиней, да не вышло. Сказали, что поздно.

Пальцы утратили гибкость.

И вовсе таланта нет. А у нее был? Я бы представила её за этим вот то ли роялем, то ли пианиной, и чтобы девочки рядом, сидят и чинно слушают. А может, сидели и слушали родители? Вместе, на той софе у окна, на которой устроилась Анна. Сидит и держит в руках музыкальную шкатулку.

Красивую.

И крутит ручку. А потом отпускает, и тогда балерина в ярко-голубом платьице начинает кружиться, вертеться, дразнить танцем.

- Анна? – я говорю очень тихо. Но меня не слышат. – Анна…

Она там, в прошлом.

Где была жива мама. И отец. Где у них была бричка. И на ней они отправлялись в город. И по рынку гуляли. И она, наверное, покупала себе леденцы или засахаренные орехи, и ленты, бусины, все то, что кажется таким необходимо-волшебным в детстве.

- Ань, нам пора, - Васька появляется из-за второй двери. – А ты еще не оделась? Я ж говорил, что сегодня тебе не надо никуда ездить.

- Почему?

Васька видит меня.

И… не пугается. Не смущается. Он плечами пожимает, объясняя:

- Потому что у нее сегодня свадьба. А она вот не готова. Поможете? Одеть надо.

- Где Бекшеев?

- Там, - Васька кивает головой. – В лесу остался… у Михеича в гостях.

- Врешь?

- Можете проверить… хотя… какая теперь. Без меня вы их все одно не найдете. Так что сами выбирайте.

- А не боишься?

- Чего?

- Что я тебе шею сверну?

Васька фыркает, а потом трясет головой, будто я смешное что-то сказала.

- Не-а, - он скалится. И зубы у него острые, волчьи. – Тогда ж вы их точно не найдете… а вам надобно. Вы ж себе не простите потом…

Вот… поганец.

- А если не убью… но вот пальцы ломать буду? Один за другим? Шкуру сниму… с живого когда, это больно… еще чего. Я ведь умею.

И в глаза смотрю, чтобы понял, что и вправду умею. Васька взгляд выдерживает, разве что слегка щурится.

- Не-а. Не выйдут. Я ж… забуду тогда. Он сказал, - и пальцем в голову тычет. – Знал… сделал такое, что если силой, то и забуду… и ломай, хоть совсем изломайся.

Нет, точно поганец!

- Ань, Анька! – его крик заставляет Анну вздрогнуть и она едва не роняет шкатулку. А потому кривится, лицо её приобретает какое-то детское, обиженное выражение, и кажется, что она того и гляди разревется. – Ань, я тебе платье купил! Из Городни заказал! Красивое… помнишь?

- Михеич тебе помогал?

- Волки, они стаями живут, - сказал Васька и отошел к шкафу, из которого вытащил платье. Моя свекровь назвала бы его безвкусным – слишком пышное, чересчур кружевное, да еще и бусинами расшито щедро, теми, которые перламутровые, под жемчуг. – Вы уже определитесь. Или убивайте, или помогайте.

- Мне кажется, она не слишком хочет замуж.

- Упертая. Я ж ей говорил, говорил, что лучше Генриха она никого не найдет… а не слушает. Женщина должна слушать мужчину. И знать свое место, - Васька произнес это с полной убежденностью.

А я… промолчала.

И платье взяла.

Ткань блестящая, но дешевая. Надо же, что-то у меня с тех времен осталось. Вроде способности определять качество ткани. Эта – на один раз. Тонка. И сыплется, надо полагать, со страшной силой.

Впрочем, кто надевает свадебное платье дважды?

- Так значит, стая?

- В одиночку волк долго не протянет. А стая… они ведь такие… волки… даже лучше людей, - Васька принялся стягивать с Анны старый свитер. – И руки грязные, вся изгваздалась… постриглась опять же ж. Вот на кой? Волки, они семьей живут. И заботятся. Детишек растят вместе. И те, что подрастают, помогают беречь малых. И старых тоже…

- Мне казалось, старых прогоняют.

- Нет. Не всегда. Часто напротив. Сколько волк может, столько и живет. А те, что охотятся, ему мясо приносят. Даже когда у него зубы выпадать начинают. Они мясо глотают, и в животе оно у них переваривается немного, а потом куски отрыгивают, щенкам совсем разваренное, а вот кому больному, так почти и целое будет…[2]

Под свитером Анны обнаружилась грязная нательная рубашка.

- Давай… платье сюда, - велел Васька.

- На это?

- Ай, все одно времени нема… так вот, волки и лес чистят. Они ж не просто зверя на охоте берут, они слабых да больных бьют. Когда зверя в лесу с избытком, то это тоже лесу не на пользу.[3]

- Стало быть, вы волки?

Анна нисколько не сопротивлялась. Напротив, она окончательно утратила интерес к происходящему. А вот Васька крутился, вертелся, силясь натянуть на сестру платье. И в юбках путался.

Что ж, я помогла.

Мне не жаль.

- А то нет… среди людей тоже всякой погани много. Теперь от меньше. Скажи, что я не прав?

- Ты не прав, - сказала я. – Ты судить взялся, а…

- Права не имею? А кто имеет? Шапка? Великое начальство. Или судья наш, может? Так он не дальше Шапки ушел. Ага… вона, он за деньги любого оправдает, ежели чего… и постановление выдаст, чтоб с аресту выпустили честного человека. В Городне, не знаю, может, получше, но туда ж доехать-то надо…

- Шапку – ты?

- Я, - не стал отнекиваться Васька. – И солдатика того… двоих. Один мне без интересу, а вот второго я притащил… в подарок другу.

Охренеть.

Надеюсь, меня от подобных подарков и подобных друзей боги избавят.

Васька оправил юбки.

- Красивая, - сказал он, отступивши. – Правда?

Врать я никогда не умела. И в белом этом платье, слишком большом для худого тела её, Анна казалась странной. И страшной.

- Еще бы накрасить… ты умеешь?

- Нет.

- И волосы эти…