Хозяин Черного Замка и другие истории - Артур Конан Дойл

– Ничего не выйдет. Зайди лучше ко мне и выпей горькой настойки. Мой греческий лекарь Стефанос знает чудодейственный рецепт от утреннего похмелья. Что? Тебя ждут клиенты? Ну, как знаешь. Увидимся в сенате.

Патриций вошёл в атриум[53], нарядно украшенный редкостными цветами и наполненный сладким многоголосьем певчих птиц. На входе в зал его поджидал готовый к исполнению своих утренних обязанностей юный нубийский раб Лебс. Он был одет в снежно-белую тунику и такой же тюрбан. Одной рукой мальчик держал поднос с бокалами, а в другой графин с прозрачной жидкостью, настоянной на лимонных корках.

Хозяин наполнил один из бокалов горькой ароматной микстурой и собирался уже выпить, но так и не донёс руку до рта, остановленный внезапным ощущением, что в доме у него произошло нечто из ряда вон выходящее. Всё вокруг него, казалось, кричало о случившейся беде: испуганные глаза чернокожего подростка, встревоженное лицо хранителя атриума, сбившиеся в кучку угрюмые и молчаливые ординарии во главе с прокуратором или мажордомом, собравшиеся приветствовать своего повелителя. Врач Стефанос, александрийский чтец Клейос, дворецкий Пром – все отворачивались и отводили глаза, лишь бы не встретить тревожно-вопросительный взгляд хозяина.

– Да что, во имя Плутона, с вами со всеми случилось? – воскликнул изумлённый сенатор, чьё терпение после ночи обильных возлияний лучше было не испытывать. – Почему вы тут стоите, повесив носы? Стефанос, Ваккул, в чём дело? Послушай, Пром, ты же глава всех моих слуг в этом доме! Что произошло? Почему ты прячешь от меня глаза?

Дородный дворецкий, чьё жирное лицо осунулось и покрылось пятнами, положил руку на запястье стоящего рядом с ним слуги.

– Сергий отвечает за атриум, мой господин. Ему и надлежит поведать тебе об ужасном несчастье, случившемся в твоё отсутствие.

– Ну нет, это сделал Дат. Приведите его, и пускай он сам отвечает, – недовольным голосом отказался Сергий.

Терпение патриция истощилось.

– А ну, говори сию же секунду, негодяй! – закричал он в гневе. – Ещё минута, и я прикажу отвести тебя в эргастул[54]. С колодками на ногах и кандалами на руках ты быстро научишься повиноваться! Говори, я приказываю! И не вздумай медлить!

– Венера, – пролепетал слуга, – греческая статуя работы Праксителя…

Сенатор издал вопль отчаяния и ринулся в дальний уголок атриума, где в маленькой нише за шёлковым занавесом хранилась драгоценная статуя – величайшее сокровище не только его художественной коллекции, но, быть может, и всего мира. Резким движением раздвинув ширму, он замер в немой ярости перед обезображенной богиней. Красный светильник с благовонным маслом, всегда горевший у подножия, был разбит, а содержимое его разлилось. Огонь на алтаре угас, венок с головы статуи был сброшен. Но не это было самым страшным. Прекрасное тело обнажённой богини, изваянное из блестящего пантелийского мрамора пять веков назад вдохновенным греком и сохранившее до сей поры белизну и прелесть, подверглось – о, гнусное святотатство! – варварскому осквернению. Три пальца на изящной простёртой руке были отбиты и валялись тут же на пьедестале. Над нежной грудью виднелась тёмная отметина от раскрошившего мрамор удара. Эмилий Флакк, самый тонкий и опытный ценитель изящного во всём Риме, хрипел и задыхался, держась за горло и взирая на ущерб, нанесённый его любимой скульптуре. Но вот он повернулся, обратив к рабам перекошённое судорогой лицо, и обнаружил, к своему вящему удивлению, что ни один из них даже не смотрит в его сторону. Все слуги застыли в почтительных позах, обратив взоры ко входу в перистиль. Теперь уже и сам хозяин увидел, кто вошёл в его дом несколько мгновений назад. Весь его гнев моментально улетучился, уступив место смиренному раболепию, мало в чём отличному от поведения прислуги.

Посетителю было сорок три года. На чисто выбритом лице выделялись большие, налитые кровью глаза и чётко очерченный нос. Массивная голова покоилась на короткой, толстой бычьей шее – отличительный признак всего семейства Флавиев. Он прошёл через перистиль чванной раскачивающейся походкой человека, везде чувствующего себя дома. Но вот он остановился, подбоченился, рассеянно окинул взглядом склонившихся рабов и воззрился на хозяина. Грубое раскрасневшееся лицо гостя перекосилось в презрительной полуусмешке.

– Как же так, Эмилий? – заговорил он. – А меня уверяли, что в твоём доме самый образцовый порядок во всём Риме. Я вижу, ты сегодня чем-то озабочен?

– Чем могу я быть озабочен, когда сам Цезарь соблаговолил удостоить нас своим присутствием под крышей этого дома? – возразил царедворец. – Воистину, ты не мог преподнести мне более неожиданного и желанного подарка.

– Ерунда, просто я кое-что припомнил, – отмахнулся Домициан. – Когда ты и все остальные покинули меня, я не смог заснуть, и тогда мне пришло в голову подышать утренним воздухом, а заодно навестить тебя и увидеть наконец твою знаменитую греческую Венеру, о которой ты столь красноречиво распространялся в промежутках между возлияниями. Но судя по твоему виду и виду твоих слуг, мой визит, похоже, оказался не ко времени.

– Нет-нет, повелитель, не говори так! Но я и в самом деле нахожусь в большом затруднении. По воле судеб твой благословенный приход совпал по времени с одним происшествием, как раз касающимся той самой статуи, к которой ты милостиво соизволил выразить интерес. Вот она, прямо перед тобою, и ты собственными глазами можешь узреть, как жестоко с ней обошлись!

– Клянусь Плутоном и всеми богами подземного мира, – воскликнул император, – что, будь она моей, кое-кто из вас пошёл бы на корм рыбам! – С этими словами Домициан устремил гневный взгляд на съёжившихся от страха рабов. – Ты всегда отличался излишним мягкосердечием, Эмилий. Все говорят, что в твоём доме цепи и кандалы давно заржавели без применения. Но это уж точно переходит все границы! Я лично прослежу за тем, как ты будешь разбираться с виновными. Кто ответственен за случившееся?

– Раб по имени Сергий, поскольку он следит за атриумом, – ответил Флакк. – Выйди вперёд, Сергий. Что ты имеешь сказать в своё оправдание?

Дрожащий раб приблизился к хозяину:

– Если господин позволяет мне говорить, я скажу, что преступление совершил Дат-христианин.

– Дат? Кто это?

– Матулатор[55], мой господин. Я даже не знал, что он из этих ужасных людей, иначе никогда не допустил бы его сюда. Он пришёл со своей метлой, чтобы убрать птичий помёт. Взор его упал на Венеру, и в то же мгновение он набросился на неё и дважды ударил деревянной палкой от метлы. Мы все кинулись на него и оттащили прочь. Но увы! Увы! Было уже слишком поздно, – несчастный успел отбить у богини три пальца.