Богиня - Маргарет Пембертон

– Не уверена, – несвязно пробормотала она, и только сейчас Видал заметил ее глаза. Мутные, словно подернутые пеленой.

– Что привело тебя в театр? – нахмурился Видал.

– Не знаю. Никто. Прочла в «Нью-Йорк таймс», что сегодня премьера «Месяца в деревне»… в твоей постановке… и с Валентиной в главной роли…

Голос ее замер. Она казалась маленькой заблудившейся девочкой. Видал взял Кариану за руку, и она нерешительно улыбнулась.

– Просто решила приехать, повидаться с тобой. Столько времени прошло, Видал…

Видал решил увести ее. Может, лучшим местом будет гримерная Валентины?

Взгляд Карианы мгновенно стал осмысленным.

– Вот почему я приехала! Доктор Гроссман влюблен в меня! И хочет на мне жениться.

Видал осторожно повел ее по коридору к гримерной.

– Мне нужно стоять за сценой, Кариана. Поговорим обо всем позже.

Кариана с неожиданной силой вырвала руку. Во взгляде полыхнуло безумие.

– Нет, сейчас! – истерически взвизгнула она. – Это важно!

Видал поморщился. Еще чуть громче, и будет слышно на сцене.

– Подожди в гримерной Валентины до антракта, – уговаривал он. – И тогда поговорим.

– Нет! Я не стану ждать! – Она бросилась на него, длинные ногти оставили на щеках Видала кровавые царапины. – Сейчас, я сказала!

Проходивший мимо электрик с любопытством оглянулся: – Что-то случилось, мистер Ракоши? •до – Нет, – резко бросил Видал. – Ничего.

Нужно убрать ее из театра как можно быстрее. Кариана начала всхлипывать – предвестник очередного припадка буйства. Стиснув зубы, он поспешно повел ее к выходу. Она явно не в себе. Непонятно, почему Гроссман отпустил ее одну.

– Куда мы едем? – спросила она, когда они вышли на тротуар.

– Куда-нибудь, где мы сможем поговорить, – сдержанно объяснил он, открывая дверцу машины.

Дождавшись, пока Кариана усядется, он обошел кругом и скользнул за руль. Следует успокоить ее, найти безопасное место, где можно будет ее оставить. Валентина будет занята до конца первого акта. Пройдет не меньше часа, прежде чем она узнает о его отсутствии.

– Ну, Кариана, – спросил он, стараясь не потерять терпения, – о чем ты хотела спросить меня?

– Как о чем? Выходить мне за него замуж или нет? – ответила она, наивно округлив глаза, совершенно забыв о взрыве ярости.

Видал прерывисто вздохнул. Одно неверное слово, и она снова превратится в разъяренную ведьму.

– А ты хочешь выйти за него? – осведомился он, вынуждая себя говорить легко и небрежно. Отвлечься мыслями от всего. От времени. От театра.

– Он добрый, – просто ответила Кариана, – но не знает… не знает о…

Ее начало трясти.

Видал выехал из города и направился к дому, который снимал Стен Кеннауэй. Ничего другого он придумать не смог.

– О чем, Кариана? – мягко спросил он.

Кариана не отрывала взгляда от его изуродованных, мертвенно-белых рук, лежавших на руле. Видал искоса взглянул на нее и, поняв, выругался про себя. Черт бы подрал Гроссмана! Мог бы избавить его от этого и сказать, что знает правду о случившемся в ночь пожара.

– Он знает, Кариана. Я давно ему сказал.

Кариана злобно затрясла головой.

– Неправда! Он не захотел бы жениться на мне, если бы знал!

Видал не отважился произнести имя Хейзл.

– Он знает, как ты была больна и не понимала, что делаешь.

– Ты сам этому не веришь, правда? – взвизгнула Кармана. – Избавился от меня! Не мог выносить моего вида!

– Я отправил тебя к доктору Гроссману, чтобы тот смог о тебе позаботиться, – попытался убедить ее Видал.

Она вцепилась ему в руку.

– Ты отослал меня, чтобы жениться на Валентине! Лгал насчет Хейзл! Ты все это придумал, чтобы отделаться от меня!

– Кариана, прекрати ради Бога!

Машина опасно вильнула в правый ряд и снова выровнялась. Видал пытался стряхнуть с себя Кариану, но она встала коленями на сиденье, с тупым упорством молотя его кулаками по голове.

– Ты хотел жениться на Хейзл, а теперь вздумал жениться на Валентине!

– Кариана!

Видалу наконец удалось отбросить ее от себя. Машина вихлялась, как пьяная. Фары встречного автомобиля мчались прямо на них. В последнюю минуту Видалу удалось резко вывернуть руль вправо; огни пронеслись в дюйме от их машины. Хорошенькой блондинки в розовом платье больше не существовало. Лицо искажено яростью, пальцы согнуты, словно когти хищной птицы.

– Я умру, прежде чем позволю тебе жениться на ней! Не посмеешь!

Видал пытался отбиваться одной рукой, а другой управлять машиной. Встречные автомобили тревожно гудели.

– Ты обещал, что я никогда не останусь наедине с мраком! – вопила Кариана, снова наваливаясь на него всем телом и хватаясь за руль обеими руками. – Ты сдержишь свою клятву, Видал! Сдержишь!

Машина завертелась, пошла юзом. Задние колеса занесло. Видал пытался вырвать руль. Время словно остановилось. Мир тошнотворно накренился. Последнее, что он увидел, прежде чем автомобиль врезался в бетон и ночь раскололась, – полные ужаса глаза Карианы, ее раскрытый в крике рот.

Видала бросило в спирально раскручивающуюся тьму, и словно откуда-то издалека вырвались языки пламени. Раздался нарастающий рев… оглушительный взрыв. Он пытался позвать Валентину, но губы не слушались. Безумный смех рвался из груди. Все было напрасно. Кариана и жадное пламя все-таки победили.

– Где Видал? – спросила Валентина, выйдя за кулисы после первого акта.

– Его куда-то вызвали, – сообщил Саттон, игравший роль ее мужа.

Валентина недоуменно нахмурилась. От сегодняшней премьеры так много зависит. Их карьера. Будущее. Вся жизнь. Что может быть важнее этого?

Во время второго и третьего актов ее тревога усилилась, но когда наконец занавес упал, беспокойство было вытеснено опьяняющим триумфом. Таких громовых оваций еще не слышали стены театра. Зрители вскакивали, аплодировали, кричали.

– Браво, Валентина! Браво, Ракоши! Ва-лен-ти-на! Ва-лен-ти-на!

Аплодисменты все усиливались, оглушая ее. Эти мгновения принадлежали ей и Видалу. Валентина с сияющим лицом побежала за кулисы, протягивая руки.

– Видал! Видал!

Занавес поднимался и опускался, но сцена оставалась пустой. Саттон сжал ее пальцы. В его темных глазах застыл ужас. Несколько минут назад его позвали к телефону.

– Он мертв, – пробормотал Саттон, не веря собственным словам. – Валентина, Видал мертв.

Аплодисменты по-прежнему гремели; в зале неистовствовали и вызывали ее на сцену. Валентина не вскрикнула, не заплакала, только окаменела, превратившись в прекрасную статую с мраморно-белым лицом. Вокруг нее раздавались рыдания. Саттон обнял ее за плечи. По его щекам потекли слезы.