Ловец огней на звездном поле - Чарльз Мартин

Снимок я бережно спрятал в карман рубашки, квитанции сложил в ячейку и запер, а ключ повесил обратно на шею.

– Пусть Джек побережет их для нас до тех пор, пока в город не приедут следователи ФБР, – сказал я.

Мэнди согласно кивнула, потом отодвинула от себя сейфовую ячейку и откинулась назад.

– Какая ирония! – заметила она.

– Да, – согласился я. – Но так иногда бывает: то, что тебе нужнее всего, часто оказывается у тебя под самым носом.

Вызвав администратора, чтобы он отнес драгоценную ячейку обратно в хранилище, мы направились к выходу. На этот раз я держал Майки за руку, и его резиновые сандалии громко шлепали по отполированному мраморному полу. На улице мы полной грудью вдохнули теплый сентябрьский ветер, который прилетел к нам через океан откуда-то из Средиземноморья или, возможно, из самой Африки. По пути он пронесся над прибрежными болотами, напитался их солоновато-горьким ароматом, и теперь врывавшийся в наши легкие воздух пах домом и будил в памяти самые дорогие воспоминания.

ДЖОН ДОУ № 117 НАШЕЛ СВОЙ ДОМ

На этой неделе ребенок-сирота, известный читателям под именем Джон Доу № 117, присвоенным ему компьютером Социальной службы, был официально усыновлен Уильямом и Лорной Макфарленд – семейной парой, проживающей в пригороде Брансуика. С помощью независимого дознавателя власти штата установили, что Джон Доу № 117 является подкидышем, брошенным собственными родителями вскоре после рождения. Пять лет назад в суде Атланты родители мальчика были заочно лишены родительских прав, после чего ребенок был отправлен в государственный приют с целью дальнейшего усыновления или передачи на воспитание в приемную семью. В приюте мальчик получил свое первое имя – там его звали Стюарт Смок.

Два года назад маленького Стюарта взяла на воспитание мисс Соня Бекерс, работавшая санитаркой в доме для престарелых «Седар-Лейкс». Вскоре после этого Соня и ребенок бесследно исчезли и объявились вновь только три месяца назад, когда мисс Бекерс бросила ребенка на железнодорожном переезде за несколько мгновений до того, как ее машину протаранил товарный поезд. Вероятнее всего, это был несчастный случай, так как на месте трагедии так и не было обнаружено записки, какие обычно оставляют самоубийцы.

После этого Стюарт был помещен в приют Брансуика, а затем передан на попечение семьи Макфарленд до тех пор, пока Служба защиты детей не подберет для него постоянную приемную семью.

На прошлой неделе мистер и миссис Макфарленд подали в судебные органы заявление с просьбой об усыновлении ребенка, находящегося на их временном попечении. Вчера суд удовлетворил их ходатайство. По просьбе ребенка суд также изменил его имя – теперь Джон Доу № 117 будет официально именоваться во всех документах Томми Чейз Макфарленд. Впрочем, дома его будут называть просто Тич – это имя мальчик назвал сам, когда его спросила об этом судья Такстон.

Мы поинтересовались у пятидесятипятилетнего мистера Макфарленда, что заставило его усыновить ребенка в столь немолодом возрасте. «Каждый ребенок, – сказал нам мистер Макфарленд, – рождается с небольшой дырочкой в сердце. И если его отец не сумеет ее заполнить, эта дыра растет и превращается в постоянно ноющую глубокую рану, в пустоту, которую ребенок старается заполнить всеми силами и всеми способами – главным образом, такими, которые способны причинить ему больше вреда, чем пользы».

«Бог свидетель, я уже не молод, – добавил мистер Макфарленд. – Больше того, в своей жизни я совершил немало ошибок, но… Все же я не настолько стар, и я думаю – мне еще по силам заполнить пустоту в сердце этого мальчишки. Быть может, он и не произошел от моих чресел, но он стал частью моей души. И я полагаю, что этого вполне достаточно».

Двадцать лет назад мистер и миссис Макфарленд уже становились приемными родителями. Тогда они взяли к себе в дом семилетнего Чейза Уокера, так же, как и Тич, находившегося на попечении штата. Когда мы спросили мистера Макфарленда, почему в свое время он не усыновил Чейза, наш собеседник покачал головой, улыбнулся и ответил:

«Кто же усыновляет собственного сына?»

С тех пор как я познакомился с ним в больнице, мой новый младший братишка успел побывать «Эй, парнем», «Сопляком», «Джоном Доу», Майки, Бадди и Стюартом, пока наконец не превратился в Тича. Его прежние имена стали теперь просто прозвищами, которыми нам приходилось пользоваться, пока мы пытались узнать его настоящее имя. Но теперь, когда мы звали его Тичем, старые имена были больше не нужны и отправились на помойку как старые, изношенные носки, которые уже не починить. Новое имя сидело на нем ладно, как сшитая точно по росту рубашка: ворот свободен, плечи не жмут, рукава не болтаются. Да и самому мальчугану это имя, похоже, нравилось, и ни ему, ни нам не пришлось к нему привыкать.

Куда сложнее оказалось заменить «дядю» на «папу». Главная трудность состояла в том, что когда я попытался это сделать, то обнаружил, что эти два слова означают для меня одно и то же.

Как-то раз, сидя на крыльце, мы с Тичем наблюдали, как Уильям Лайам Макфарленд вышел из «Салли» и направился к почтовому ящику, прибитому к столбу в тени пекановых деревьев. Его башмаки были в глине и навозе, на рубахе проступили пятна соли, сдвинутая на затылок широкополая шляпа прикрывала шею от лучей все еще жаркого солнца. Вот он остановился возле ящика, открыл дверцу, вытащил почту – и сразу же выбросил рекламу в стоявшую тут же мусорную корзинку. Быстро проглядев счета, он небрежным движением сунул их в карман и не торопясь двинулся к нам.

Поднявшись на пару ступенек, дядя потрепал Тича по голове, потом взялся за козырек моей синей бейсболки и надвинул мне ее на нос.

– Уф-ф, что-то умаялся я сегодня! – выдохнул он, садясь между нами на ступеньки. Сдвинув шляпу еще дальше назад, дядя подпер щеки ладонями и стал смотреть на залитое лучами позднего солнца пастбище. – Вот, взгляни-ка… – добавил он после довольно продолжительной паузы и сунул мне в руки какую-то небольшую бумажку, которую достал из нагрудного кармана.

Это оказалась порыжевшая и выцветшая от времени, изрядно помятая фотография, сделанная, судя по всему, где-то в середине семидесятых. На снимке совсем маленький мальчик сидел на плечах молодого мужчины и, широко улыбаясь, тянул его за правое ухо. У мужчины были модные в те годы бáчки. Одна нога у него была в гипсе, и опирался он на грубый деревянный костыль. Свободной рукой мужчина придерживал мальчика за коленку, не давая ему завалиться назад.

Я поднес фото поближе к глазам. Мальчик был в маленьких ковбойских сапогах, в обрезанных джинсовых шортах и без рубашки; его худенькое тело покрывал густой летний загар. Мужчина был одет в выгоревшую джинсовую рубашку с манжетами и карманами на кнопках и в потертые расклешенные джинсы. Он тоже улыбался спокойной и счастливой улыбкой всем довольного человека. На заднем плане я разглядел какое-то кирпичное здание с темной черепичной крышей и башенкой с часами. Здание стояло в конце длинной, обсаженной деревьями дороги… Держа фотографию на вытянутой руке, я еще раз взглянул на нее, сравнивая изображение с подъездной дорожкой, которая лежала передо мной, потом перевернул снимок обратной стороной. Там было написано выцветшими чернилами: «Лайам и я, 1979 г.».