Завидное чувство Веры Стениной - Анна Матвеева

Так вот, Евгений вёл себя за столом так безупречно, что запросто мог быть представлен английской королеве — да хоть сегодня! Он, как заметила Евгения, вообще всё старался делать незаметно — как если бы опасался быть пойманным. Тихая походка, бесшумное обращение со столовыми приборами — по определению громкими! — сдержанная манера речи…

Вот только говорил он очень обидные, несправедливые слова. И Евгения обиделась за книгу, как за живого человека:

— Но ты ещё не дочитал! Там столько всего произойдёт!

— Обычно я даю автору десять страниц, — заявил Евгений. — Этого достаточно.

— Кто ты? — засмеялась Евгения. — Литературный критик?

— Хуже, — ответил Евгений. — Смотри, к нам идёт твоя подружка!

К ним действительно пробиралась между столиками дама в парике — глаза у неё блестели как у человека, который узнал последние новости и рад, что может их сообщить:

— Что же вы тут сидите, молодые люди? Там уже второй автобус отправляют в гостиницу!

Евгений вытер губы салфеткой, улыбнулся Евгении — и галантно выхватил у старушки упакованный багет:

— Я поставлю ваш корабль в гавань. Вперёд, девочки!

В холле гостиницы пахло табаком, одна из картин на стене висела криво, и у девушки-администратора были грязные волосы. На этом минусы отеля заканчивались — комнаты, которые заказала для своих клиентов авиакомпания, были чистыми и свежими, как майское утро в детстве. Евгений и Евгения получили соседние номера, старушку поселили на другом этаже. Открывая дверь своей комнаты, Евгения трепетала от страха — боялась и того, что Хаски войдёт за ней следом, и ещё больше того, что он этого не сделает.

— Вылет обещают в шесть, подъём в четыре, — зевнул Евгений. — Спокойной ночи, Евгения! — И захлопнул дверь своей комнаты, даже не шепнув ничего на ухо мятными губами.

Евгения приказала цветку прийти в себя и сложить лепестки на ночь, как это делают многие растения. Она достала из портфеля-фугу свёрток с деньгами — и развернула его. Евро были на месте, как и письмо в конверте.

Нужно поспать несколько часов, но сначала она примет душ и обязательно вымоет голову. Администраторша отеля с её грязными сосульками никак не выветривалась из памяти.

Евгения разделась, ушла в ванную, потом вспомнила про пятно на джинсах и вернулась. Соль не слишком-то помогла, но если она застирает пятно под краном, к утру всё высохнет. Стоя перед зеркалом ванной, наряженная, как говорят американцы, в birthday’s suit, Евгения намыливала пятно с усердием, как учила тётя Вера. Прополоскала, отжала, встряхнула, повесила на дверь ванной. А потом вдруг глянула в зеркало — и не узнала себя.

Там была совсем другая Евгения. Она и выглядела, и смотрела иначе — как будто внутри знакомого тела жил теперь чужой человек. Этот человек смотрел так дерзко и требовательно, что Евгения растерялась — что ему нужно-то? Европейская часть советовала немедленно пойти спать, надев футболку и трусы. Азиатская бормотала что-то неразборчивое.

Слово «обнажённая» очень смешило маленькую Лару: она считала, что речь идёт о женщине, в которую воткнули ножи. Обнажённые святые на картинах из альбомов тёти Веры как будто специально напрашивались на пытки и мучения, которые устраивали для них одетые персонажи. Странно, что Евгения думает о пытках, глядя на себя в зеркало.

Она провела рукой по своей груди, это было очень приятно. Волоски внизу живота всегда раздражали её, но сегодня вдруг показались красивыми, как ажурное чёрное кружево. Евгения вспомнила руки Хаски — и положила свои пальцы на трепещущие лепестки.

И тут в дверь тихо постучали.

Я враг омерзительной современной изнеженности чувств.

Фридрих Ницше

У Евгении была одна особенность — точнее, особенностей у неё было много, как и у любой другой девушки, но именно эта доставляла ей массу проблем самого разнообразного масштаба, от незначительно-бытового до грандиозно-всеобъемлющего. Евгения смущалась любых физиологических потребностей и однажды убежала со свидания только потому, что захотела в туалет. Хотя тот мальчик ей в самом деле нравился. Она стеснялась своей и чужой наготы — и как раз таки поэтому не любила сниматься для каталогов. Вокруг было слишком много раздетых девушек. Голые ноги, попы в трусиках-стрингах (Евгения не могла носить стринги, ей казалось, что между ягодиц застрял кусок туалетной бумаги), блестящие от пота гладкие подмышки — за телами было не видно людей, как обычно не виден лес за деревьями. К тому же на съёмках приходилось пользоваться чужими туалетами — а Евгения была брезглива и каждый раз свивала себе гнездо из туалетной бумаги, и всё это отнимало столько времени и сил!

Мама Юлька считала эти привычки блажью и, как обычно, с гордостью приводила в пример себя:

— Проще надо быть, Евгения! Вот я недавно в Москве еду в такси и вдруг понимаю — забыла дезодорантом намазаться. Достаю дезик и прямо при водителе — чух-чух. Он был, конечно, в шоке, совсем ещё молодой мальчик. Но мне — всё равно. Проще надо быть!

Евгения хотела быть проще, но у неё не получалось. В Шотландии, куда они ездили вместе с Люс прошлой осенью, они жили в настоящем замке, недалеко от Перта. Теперь этот замок переделан в отель, где сохранились старинная мебель, камины, портреты героических мужчин в килтах и, судя по всему, сантехника. Однажды Евгения десять раз пыталась спустить после себя воду в унитазе, но бумага всё никак не уходила — и бедная девушка провела в туалете почти полчаса, ожидая, пока наполнится бачок. Люс давно болтала в баре с шотландскими мальчиками — хейя! А Евгения куковала одна-одинёшенька, гипнотизируя взглядом коварный бачок.

К телу своему у неё тоже было немало вопросов. Ноги, грудь, шея, живот по отдельности выглядели замечательно, но вместе получалась какая-то жирафа. И попы почти нет. И на редкость уродливые ступни — Евгения стеснялась их до такой степени, что даже самым жарким летом не носила туфель с открытым носком. Ей казалось, что у неё чересчур длинные пальцы на ногах — как у некоторых людей на руках.

А вот, к примеру, Ереваныч совсем не стеснялся своих страшнющих босых ног — более того, однажды обратил на них внимание всех гостей за столом. Между сырами и десертом задрал, как балерина, ногу в сторону. Растопыренные пальцы были украшены пучками жёстких чёрных волосков, напоминавшими голые ветви кустарника.

— Я тут вчера узнал, что второй палец на ноге у аристократов должен быть длиннее первого, — сообщил Ереваныч. — Так вот, я аристократ.

— Юрочка, — умилилась мама Юлька, — мы и раньше не сомневались.

Лара со Стёпой тут же сняли носки и начали разглядывать свои ступни — у Стёпы пальчики шли один за другим вниз, как лесенка, а у Лары была широкая и плоская стопа, словно обрубленная со всех сторон.

Тётя Вера злобно сопела, и Евгения в очередной раз подумала: а может, она все-таки её, тёти-Верина дочь? Может, они с мамой Юлькой решили поменяться девочками, как сама Евгения меняется иногда с Люс украшениями или платками? Правда, у тёти Веры никогда не было таких длинных ног… Когда Евгения смотрела себе под ноги, у неё порой кружилась голова. А сейчас она кружилась по другой причине — ведь за дверью наверняка стоял Евгений, но нельзя же открыть ему дверь голышом! Ни за что на свете. Да и джинсы — мокрые, переодеться не во что, багаж — в аэропорту.