Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди - Карина Демина

— На. — Евдокия протянула флягу с остатками воды. — И подвинься…

— Дуся…

Она упрямо мотнула головой и поморщилась, видать, голова ее мотанию вовсе не обрадовалась.

— Я… управлялась с такими… доводилось. Маменька купить хотела… но потом посчитали, что неэкономно. Керосину много уходит.

Себастьян переполз на соседнее сиденье. Спорить желания не было. Ежели управлялась, то и ладно. То и замечательно просто.

Евдокия отерла лицо. Решительно повернула ключ, и механизмус отозвался протяжным рокотом.

— Хорошо звучит, — пробормотала Евдокия и косу за спину перебросила. — Интересно, сколько в нем лошадиных сил…

— Лошадиных — не знаю, ведьмаковских точно немерено. — Себастьяну рокот не понравился. Вся метаморфическая его натура решительным образом протестовала против этакого над собою издевательства.

Лучше уж верхом на волкодлаке.

— Гибридный, значит…

Повозка тронулась мягко.

А вот разворачивалась долго, пытаясь втиснуться на слишком узкую улочку. А когда стала-таки к храму задом, к болотам широченным носом своим, на котором сияла-переливалась хромом крылатая фигурка, то и мотор зарычал иначе.

Глуше. Грозней.

— Держись…

Держался.

Вот обеими руками держался. Одной за дверцу, другой за спинку сиденья, кожаного, полированного… а ведьмаков треклятый экипаж летел по дороге, набирая скорость.

Упряжка?

Куда там упряжке… Себастьян зажмурился… он, между прочим, существо хрупкое. И пожить-то не успел… и вообще, быстрой езды не любит, даже к каруселям, помнится, в детстве с подозрением немалым относился. А тут же…

Себастьян приоткрыл левый глаз.

Мелькают простыни болот, гнилые деревья вешками проносятся справа… и слева тоже. Керосином воняет, что в аптекарской лавке, а то и похуже. Главное же — ревет мотор клятый.

Брыжжет мокрый мох из-под колес.

А по небу расползается чернота колдовской грозы.

— Быстрее можешь? — Себастьян разжал руку и когти втянул.

— Попробую.

Евдокия, к чести ее, оборачиваться не стала. И хорошо, потому как ударил первый гром, человеческому уху не слышный. Однако Себастьяна он до самых костей пробрал. Будто его в колокол засунули…

Он прокусил губу. Кажется, до крови… главное, что не заорал… чешуя выбиралась черепицей. Крылья сами собою распахнулись. С крыльями в экипаже неудобно, однако…

— Убери, — попросила Евдокия и пальчиком крыло отодвинула. — Куда-нибудь… дорогу заслоняет.

Не было дороги.

Моховые болота что справа, что слева, что прямо. И чудо небось, что мотор этот в трясину не проваливается… или не чудо, но волшба.

Главное, чтобы хватило ее до границы. Однако Евдокия чуяла, что не хватит. Не с ее-то везением…

Замок вынырнул из пустоты.

Только что не было, и вот поди ж ты, стоит темною громадиной, ворота распахнул гостеприимно. Над воротами этими воронье собралось, солидное, жирное. Ходят по замковой стене, друг другу кланяются вежливо…

Евдокия моргнула и головой затрясла, морок отгоняя.

Не было замка.

И быть не могло.

А он стоит. Зловещий, каменный, с башнями высокими, с воротами этими самыми, распахнутыми, которые не один таранный удар выдержат, коль найдется глупец, которому захочется внутрь попасть.

Евдокия попыталась свернуть. Да только куда ей от местных-то красот… и дорога, вывернувшись, выпрямившись, сама толкнула автомобиль в раззявленные створки. И колеса заскакали по камню. Мелькнули над головой зубцы решетки. Она упала, отсекая автомобиль от болот, а следом и ворота закрылись. В замковом же дворе мотор заглох сам собою.

— Приехали, — мрачно заметил Себастьян, который сидел прямо, держась за голову обеими руками. — Вотана ради… иногда я начинаю думать, что голова людям дана исключительно ради мигреней… Дуся, у тебя нюхательных солей нет?

Рядом с автомобилем выросла тень Лихослава.

И стало как-то спокойней.

— Извини, не захватила.

Евдокия выпустила руль с некоторым сожалением. Все ж таки в автомобиле она почти поверила, что им и вправду позволят уйти.

— Это ты зря.

Себастьян голову выпустил. И в крылья завернулся, сделавшись похожим на огроменного нетопыря.

— Но если голова болит, значит, она есть…

— Смею заметить, что порой голова имеет обыкновение болеть и при отсутствии ее…

Лихо зарычал.

— Великодушнейше прошу простить меня за приглашение столь настойчивое…

Значит, это приглашение было? Евдокия покосилась на кованую решетку, перегородившую выезд. Однако…

— Меня оправдывает исключительность ситуации…

Он выглядел человеком.

Нет, Евдокии прежде с упырями так близко сталкиваться не приходилось, но предполагала она, что выглядеть ожившие мертвецы должны бы иначе.

Высокий. Бледный, пожалуй, почти изможденный. Лицо острое какое-то, с запавшими щеками, с носом клювастым и тяжеленным подбородком. Темные волосы лишь подчеркивают мраморную белизну кожи.

И вырядился в черное.

Правда, наряд престранный. Этакий Евдокия только на портретах музейных и видала. Воротник круглый кружевным блюдом. Кираса стальная с цепью золотой, широкой. На такой только волкодлаков и держать. В цепи каменья драгоценные натыканы. А с нее же и орден свисает этаким солнцем. И немаленьким, с еще одно блюдце. Штаны широченные, перехвачены атласными лентами, да не просто так — с бантами.

Чулки плотные золотыми птичками расшиты.

Евдокия вновь закрыла глаза, пытаясь убедить себя, что этакая красота ей примерещилась…

— Я позволил себе предположить, что вы не отнесетесь к словам существа, мне подобного, с должным пониманием.

Не примерещилось.

И главное, в ухе серьга золотая с жемчужинкой.

А с цепи плащик свисает коротенький, из атласа… экстравагантный ныне упырь пошел. И ведь не скажешь, что нарядец этот ему не к лицу. К лицу. Как под него шили.

Упырь поклонился, оттопырив одну руку, отчего плащ развернулся атласным крылом. Другую же прижал к груди.

— Я не мог допустить, чтобы благородные господа и тем более дама, оказавшиеся в ситуации столь затруднительной, погибли…

— Можно подумать, здесь мы будем жить долго и счастливо, — пробормотал Себастьян, почесывая шею.

Чешуя исчезла, но шкура все еще премерзко зудела.

Место это… не то чтобы не нравилось оно Себастьяну, хотя, конечно, замок упыря, исполненный в полном соответствии со всеми традициями — черный, мрачный и зловещий, — не располагал к душевному общению. Но нет, напротив, здесь Себастьян чувствовал себя… спокойно?