Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС - Леон Дегрелль

Так мы проехали с полдюжины постов. Но чем дальше мы продвигались к центру, тем более загромождался проезд. Весь Копенгаген был на улицах. Автомобиль продвигался с большим трудом. Нас как-то странно все рассматривали.

Мы сворачивали на разные маленькие улочки и наконец выбрались на бульвар в пятидесяти метрах от рычащей толпы, берущей штурмом одно здание. Нескольких в штатском тащили по земле. Группы партизан занимали шоссе.

У нас была всего одна секунда, чтобы свернуть в перпендикулярную аллею. Когда машина въехала туда, отступать было уже поздно: мы въехали прямо во двор казармы, занятой партизанами, установившими там сторожевые пулеметы.

Наш водитель невозмутимо влетел, затем в немыслимом вираже объехал противотанковый бетонный барьер и мастерски выехал из ловушки.

Мы проехали вблизи толпы и на полном газу помчались по соседним улицам.

* * *

Наш шофер прекрасно знал Копенгаген. Боковыми улицами ему удалось добраться к порту. Каждую минуту мы видели толпы, осаждавшие здания. Наполовину оглушенных людей заталкивали в грузовики. Каждый раз нам приходилось делать крутые виражи, чтобы не попасть в середину толпы.

Чтобы добраться до порта, надо было проехать через вокзал. Как нам не застрять при попытке проехать по длинному проходу через железнодорожные пути?

Вот тогда еще раз моя звезда улыбнулась мне.

Как раз только что раздалась сильнейшая пальба. Датские коммунисты попытались овладеть портовым складом горючего в нескольких сотнях метров от нас. Немцы яростно ответили из всех бортовых орудий. Суматоха была страшная.

Штатские, террористы, часовые, все убегали, бросаясь в дома. Одна секунда от Бога! Наша машина стрелой пролетела тридцать-сорок метров по проходу, сделала большой вираж, бросившись вниз, и остановилась перед шлагбаумом: мы были спасены, мы были у входа в порт!

* * *

Но даже и там датские партизаны с револьверами в руках, немецкие обезоруженные солдаты смешались одни с другими.

Я незаметно показал одному морскому офицеру свой орден, держа его спрятанным в ладони. Он с невинным видом посадил меня и моего офицера-порученца в катер, который отвез нас к флагманскому кораблю командующего восемнадцатью минными тральщиками.

Зрелище копенгагенского рейда было впечатляющим. Напротив этого обезумевшего города в голубой бухте стоял целый немецкий флот, состоявший из прекрасных боевых единиц, таких, например, как «Принц Ойген». Флаги военно-морского флота по-прежнему гордо развевались на мачтах.

Двадцать тысяч человек были на борту. Но эти великолепные корабли сегодня вечером или завтра утром будут добычей союзников.

Я избежал террористов, чтобы теперь быть схваченным англичанами.

Командующий минными тральщиками был решительным человеком.

— Наши армии в Норвегии не капитулировали, — повторял он. — Может быть, есть еще шанс добраться туда!

Но, проконсультировавшись, адмирал ответил, что любая мысль об отплытии в Норвегию должна быть оставлена.

* * *

Город искрился на солнце. В три часа дня командир показал мне радиограмму: скоро с воздуха должна была высадиться дивизия англичан.

Через четыре часа британский самолет пролетел над нашими мачтами, сделал разворот и приземлился на наших глазах на аэродроме Копенгагена.

В пять часов вечера небо наполнилось мощным ревом: безупречным строем подлетали сотни тяжелых транспортных самолетов англичан. Они садились на аэродроме в нескольких километрах от нас.

В шесть часов вечера из чрева самолетов выезжали мотоциклы и грузовики. Томми устремлялись в город, их приветствовала возбужденная толпа. С минуты на минуту мы должны были увидеть их на пирсе.

У моего командира горели глаза. Он по-братски взял меня за плечи:

— Нет, нет, — закричал он. — Никто не скажет, что Германия бросила вас!

Он крикнул одного молодого командира минного тральщика.

— Вы пробьете проход, — сказал он ему. — Я хочу, чтобы вы прибыли в Осло с Дегреллем!

Подошел красивый военный корабль, серый, как вода, тонкий и узкий, как гончая собака. Я надел мое широкое овчинное пальто и прошел на борт. Перед носом у англичан, постреливавших и громыхавших по мостовым набережных, в половине седьмого вечера мы отдали швартовы и на полной скорости пошли в направлении шведского берега, затем прямо на север.

Стоя на носу военного корабля, на котором я в последний момент вырвался из Копенгагена, в грубом запахе моря я обрел удивительное успокоение.

Вечерние тени умирали на шведском берегу. Совсем рядом был пляж. Я смотрел на выбеленные стены домов, длинные розовые трубы на крышах, на темневшие вдали холмы. Со стороны датского берега вырисовывались более романтичные, чем когда-либо, зеленоватые крыши Хельсингера.

Море напоминало широкую реку. Мне не терпелось оставить эту водную горловину, добраться до Каттегата, увидеть, как растворятся краски враждебного вражеского неба.

Наступил вечер, английские самолеты не достали нас. Дул озорной северный ветер. Облокотившись локтями на борт, я мечтал, глядя, как под светом миллионов звезд от кормы бурунились свежие снопы морской воды. Море дрожало, искрилось до бесконечности. Его звуки успокаивали меня.

Наш корабль шел быстро. Если мы хотели избежать массированной атаки с воздуха, то надо было дойти до норвежских фьордов рано утром.

Никому на борту не было разрешено спать, поскольку в любой момент мы могли нарваться на мину. Но море было широкое, места в нем хватало и для мин, и для нас. Мы не встретили ни одну.

В течение ночи мы слышали над мачтами шум авиации союзников. Моряки объяснили нам, что на море авиация донимала их так же, как и на сухопутных дорогах.

Ночь была великолепной и светлой. Английские самолеты каждый раз спускались очень низко, почти до самой воды. Мы воздерживались от какой-либо реакции. Они, должно быть, спрашивали себя, что мы там делали в Каттегате, тогда как война в Дании закончилась. Они не настаивали на преследовании.

В восемь часов утра мы увидели коричневые и черные скалы Норвегии. Мы входили в ослепительный фьорд Осло. Ни одной лодки, ни одной шхуны на горизонте. Вода была гладкая как металл, ледяной голубизны, в которой переливались серебряные блестки.

По берегу деревянные виллы, выкрашенные в синий, в коричневый, в белый и в зеленый цвета, наполовину утопали в елях. Я думал о флоте рейха, что высаживал войска таким же светлым утром в апреле 1940 года. Черноватые скалы были великолепны. Они глубоко спускались в фьорд, с блеском опрокидывались в блестящую воду.

Наш маленький серый корабль шел впереди два часа. Залитые солнцем берега все более и более сближались. Вдали вырисовывались крыши, башни церквей, доки, элеваторы.