Охотник за смертью. Война - Саймон Грин

Руби Джорни... как всегда, вызывает беспокойство. Не будь она давней подругой Хэйзел, Оуэн давно застрелил бы ее из общих соображений. Быть рядом с Руби – это примерно то же самое, что делить тесную конуру с параноидальным бойцовым псом, который сумел сорваться с цепи. Лучшее, на что можно было надеяться при контакте с Руби, – это направить ее в нужную сторону, а потом идти по следу из трупов.

Что нашел в ней Джек Рэндом, оставалось для Оуэна неразрешимой загадкой. Может быть, этому человеку просто нравилась опасная жизнь. Нельзя было отрицать, что он подвергся любопытным изменениям. Как будто его тело повернуло время назад, назло прожитым годам став опять молодым и полным жизни. Оуэн подумал, не стало ли для них для всех теперь старение делом прошлым, потому что их тоже изменил Безумный Лабиринт. А если так, то сколько же они могут прожить... Он попытался представить себе бесконечную будущую жизнь, вечную молодость, потом улыбнулся и покачал головой. Куда как вероятнее, что он погибнет на Голгофе. Сначала сделай дело, а о вечности можно будет подумать потом.

Оуэн заставил себя думать о Рэндоме. Профессиональный мятежник смотрелся резким и опасным, готовым броситься в битву, которой он ждал всю свою жизнь. Оуэн невольно ощутил беспокойство и по этому поводу. Такая решимость слишком уж граничит с опасной мономанией. Иногда Оуэн думал, что Джек Рэндом спокойно наступит на труп лучшего друга, если это будет шаг к вожделенной победе.

От таких мыслей о своих друзьях и боевых товарищах Оуэн чувствовал себя неловко, но после того как в Мистпорте он открыл, насколько мало понимает Uэйзел, он начал думать и остановиться не мог. Казалось, что у каждого из них своя одержимость и свои личные цели, и та совместность, которую подарил им Лабиринт, исчезла, пока они были в разлуке. Он по-прежнему ощущал их присутствие, но больше не воспринимал ни их чувств, ни мыслей. Близость, которая позволяла им заканчивать мысли и фразы друг друга, исчезла. Они не были больше связаны разум к разуму, как будто пережитое ими раздельно изменило их настолько, что они стали другими людьми.

Он все еще ощущал пылающую в них силу Лабиринта, и не более того – в своем предке Джиле. Этого человека Оуэн рассматривал внимательно, и его рука непроизвольно падала на рукоятку меча на бедре. Джиль все так же хмурился, глядя на экран, углубившись в свои мысли и никого не замечая. Из них Джиль неохотнее всех соглашался исследовать или использовать силу, которой наградил их Лабиринт. Будто он считал эту силу изначально злой, которую можно использовать, лишь когда нет другого выхода. Однажды Оуэн заговорил с ним об этом, но Джиль сухо отрезал, что достаточно быть Дезсталкером, и разговор был окончен. Вообще Оуэну и Джилю всегда было тяжело разговаривать. Слишком из разных времен и разной среды они происходили, хотя носили одно и то же имя, и казалось, что единственно у них общее – это Восстание. Джиль одно время старался играть по отношению к Оуэну роль отца – после того как ему пришлось убить своего побочного сына, настоящего Драма, но Оуэн сразу положил этому конец. Хватало с него одного отца, который управлял его жизнью. Он теперь был сам себе хозяин, и пусть его жизнь оказалась не такой, какой он ожидал или хотел бы, это все равно была его жизнь, и он ревниво охранял ее от вмешательства.

И помимо всего прочего где-то на заднем плане мыслей Оуэна ворочалась мысль, которая никак не хотела замолчать. Он часто думал, что Джиль слишком хорошо информирован о текущей ситуации для человека, который, как считалось, девятьсот сорок три года провел в стазисе... но сейчас он отбросил эту мысль и присоединился к своему предку у экрана.

– Каково вернуться домой после столь долгого отсутствия? – спросил Оуэн вполголоса. – То, чего ты ожидал?

– Нет, – тоже вполголоса ответил Джиль и отвернулся от экрана. – Я не видел Голгофу уже почти тысячу лет, а кажется, это было вчера. Все, кого я здесь знал и любил, давно умерли и обратились в прах. Голгофа кишит эсперами и клонами. Семьи одряхлели, прогнили или выродились, а Империя... Империи, которую я помнил, больше нет. Я как призрак, сражающийся в древней битве призраков, не замечающий, как мир меняется без меня. Империя распадалась еще в мои дни, но мне и не снилось, что она закончится вот так. Даже не знаю, спасать ее или предоставить ее собственной жалкой судьбе. Это какое-то болезненное извращение всего, во что я верил. Но я все исправлю.

Я пробужу людей от кошмара истории и построю заново ту Империю, которая должна быть.

– С небольшой помощью своих друзей, – небрежно заметил Оуэн.

Джиль впервые за время разговора обернулся к нему своим худым бесстрастным лицом.

– Конечно, родич. Один я бы никогда не продвинулся так далеко. Все это сделали возможным ты и твои друзья. И я никогда этого не забуду. А теперь, кажется, время для совещания, пока не началась битва и мы не рванулись в разные стороны. Может быть, нам нескоро придется говорить снова.

– А о чем тут говорить? – спросила Руби, чистя ногти зловещего вида кинжалом. – Мы садимся, убиваем всех, кто одет в мундир, хватаем столько добычи, сколько можем унести, и устраиваем гонку, кто первый убьет Лайонстон. Так я понимаю.

– Есть вещи, которые следует обсудить, – упрямо заявил Джиль. – Безумный Лабиринт изменил нас всех, но каждого по-своему. Согласно докладам, которые вы представили по возвращении – а твоего, Руби, я жду до сих пор, – создается впечатление, что наши... возможности развиваются в различных направлениях. Я научился телепортировать. Оуэн освоил психокинез, Джек и Руби овладели пирокинетическими способностями. А Хэйзел умеет вызывать иные версии себя самой из параллельного течения времени. Я даже не притворяюсь, что понимаю, как это получается. Все это для меня неожиданно.

– А почему бы нам было не измениться каждому по-своему? – спросил Рэндом. – Мы же разные люди. И что мы вообще знаем о Лабиринте? Что это, очевидно, создание пришельцев, и никто не знает, сколько лет ему может быть или каково было его изначальное назначение, и что последний раз, когда люди через него прошли, появились хэйдены. Не так уж много, чтобы строить гипотезы.

– Если только ты не знаешь больше, чем нам говоришь, да, Джиль? – предположила Хэйзел. – Ты ничего от нас не скрываешь?

– Нет, конечно, – ответил Джиль. – Я недолго изучал его, пока меня не загнали на Шандракор, но назначения его я так и не понял. И не уверен, что человек вообще сможет это понять. Теперь Лабиринта больше нет, и я думаю, мы так ничего и не узнаем. Важно лишь то, что каждому из нас был сделан чудесный дар, и испробовать его и понять – это теперь зависит от каждого из нас. Вопреки словам Руби, битва на Голгофе не будет ни легкой, ни простой. У Лайонстон целая армия охранников и много видов вооруженных сил, плюс самые разные неприятные сюрпризы, которые она заготовила как раз на такой случай. Никогда не следует недооценивать паранойю правителя. Лайонстон всегда знала, что может наступить такой день, и можете не сомневаться, что у нее есть сюрпризы, способные нас огорчить.

– Вот черт, – произнесла Хэйзел. – Он говорит речи не короче твоих, Оуэн. Наверняка семейная черта.