Бронепароходы - Алексей Викторович Иванов

буксир в сторону и ткнул носом в берег. И почти сразу возле судна появился Ганька Мясников.

— Вылазь!.. — закричал он Нерехтину, махая рукой. — Командир вызвал!

Франц Лангер, командир флотилии, флаг-механик Антонин Когоут, а с ними почему-то и Бубнов ждали Нерехтина в каюте на «Аршаулове».

— Привёл! — объявил Ганька и выдвинул стул: — Садись!

Иван Диодорович сел.

— Растскаджите, чьто слутчилось с «Цзвенигой», — предложил Лангер.

Иван Диодорович снял фуражку и пригладил редкие волосы.

— Что случилось?.. — повторил он. — Э-э… «Звенига» стояла на Раздорном перевале в дозоре. А я тащил три понтона… Вот его в Степаново буксировал. — Нерехтин кивнул на Бубнова. — «Звенигу» увидел за полверсты, не больше.

— Верно, — согласился Бубнов. — На трёх понтонах мы были.

— В это время на Глубоковском перевале появились чебаки, два или три судна, мне за островами не видно было. И «Звенига» им навстречу рванула.

— Затчем?

— Как зачем? — фальшиво удивился Иван Диодорович. — Стрелять!

Он знал, что не стрелять. Мохов, капитан «Звениги», всё ему объяснил.

По Камской флотилии давно бродили слухи, что в Сарапуле находится Волжская флотилия мичмана Раскольникова. Двум красным флотилиям пора было соединиться. И Матвей Саввич Мохов принял суда воткинцев за суда Раскольникова. Мохов забыл, что воткинцы тоже поднимают красный флаг.

— Огонь мождно было открыть с того мьеста, где «Цзвенига» и стояла.

— Не разбираюсь про огонь, — утомлённо сказал Иван Диодорович. — Какая там дистанция была, вам надо спрашивать у канониров. Или у Саввича.

Иван Диодорович не любил капитана Мохова. Тот работал в компании Курбатова, выкупленной обществом «Мазут», то есть у конкурентов Нобелей и Якутова, но дело не в этом. Мохов слыл человеком скупым и придирчивым: держал команду в ежовых рукавицах, штрафовал за всякую мелочь.

Там, на Раздорном перевале, Матвей Саввич понял, что идёт прямо в лапы «чебаков». Он сбросил ход, чтобы развернуть буксир, а потом пустил машину в полную силу, чтобы оторваться от врага, — и котёл лопнул. Иван Диодорович сам видел, как из-под палубы «Звениги», будто из самовара, вдруг клубами попёр белый пар. «Чебаки» захватили бы обездвиженный буксир, но мадьяры-артиллеристы начали стрелять, и «чебаки» предпочли отступить за мыс. А потом подоспел Нерехтин с понтонами и десантом Бубнова.

— Мохов предатель! — нетерпеливо подскочил Ганька; широко улыбаясь, он торжествовал, что первым успел объявить этот приговор. — Мохов хотел переметнуться к «чебакам», да котёл шарахнул, и мадьяры взгоношились!

Флаг-механик Когоут произнёс что-то по-чешски.

— Антонин говорит, чьто машчина э-э… повредила сьебя сама, — перевёл Лангер. — Капитан Мохов дьествительно требовал э-э… щчелотчения котла.

— Контра капитан! — поддержал Ганьку Бубнов. — Он дрейфил на фронте быть! Не вышло с машиной в тыл дезертировать, решил сдаться!

— Чьто тскажете? — обратился Лангер к Ивану Диодорычу.

— Скажу, что Мохов был за большевиков, — не уступил Нерехтин. — Он же по своей охоте угнал «Звенигу», когда воткинцы Галёву захватили.

— Вот тогда и снюхался с чебаками! — осенило Ганьку. — Верно я понял: предатель он! Я этот процент насквозь вижу!

— Вестьсма подоздрительно… — размышлял Лангер.

Иван Диодорович просто молчал и ждал. На душе у него было погано. Он уже по опыту знал, что большевики ведут войну на две стороны: против врага и против предателей, которых сами себе и выдумывают. Неправое дело всегда заставляет бдительно искать изменников, потому что неправда корёжит человеческую природу, и трудно выносить надругательство.

— Мы в Чека таких подлюк на раз-два кололи! — ухмыльнулся Ганька.

— Вот он и дал дёру от тебя, — хмыкнул Бубнов.

Иван Диодорович всё понял про Бубнова. Тот прибыл в Осу раньше, чем «Звенига» и «Лёвшино», и немедленно донёс командиру о подозрениях. Наряд речников нагрянул на «Звенигу», пока он, Нерехтин, причаливал свой буксир. Но Матвея Саввича Мохова наряд на борту не обнаружил. Капитан исчез.

— Естли увидите Мохова, товарищч Нерехтин, прошчу стразу задерджать его, — недовольно подвёл итог Лангер.

— Как прикажете, — пожал плечами Иван Диодорыч.

На улице уже давно стемнело. Окна, иллюминаторы и смотровые щели пароходов флотилии неярко светились, отражаясь в чёрной воде.

Команда «Лёвшина» собралась в кубрике на ужин и гомонила, в камбузе брякала посудой Стеша. Федя Панафидин, оглядевшись, тихо прошёл к каюте Нерехтина и едва слышно постучал. Дверь осторожно приоткрыл Мохов.

— Диодорыча ещё нету? — тревожно спросил он.

— Нету, — ответил Федя. — Значит, всё плохо. Бегите, Матвей Саввич.

14

Хамзату Хадиевичу всё это было безразлично.

В люк сбросили мешок с караваями и крикнули:

— Товарищи, баржа взята на буксир кораблями красной бронефлотилии! Мы ведём её в Сарапул! Скоро вы будете свободны!

Тёмный и вонючий трюм взорвался ликованием. Арестанты обнимались и плакали. Испуганные «суки» уже не решились сунуться в делёжку хлеба. А Мамедов даже не поднялся с соломы, чтобы сходить за своим куском.

Вскоре баржу куда-то пришвартовали. Сверху объявили, что пленников выпустят утром, а сейчас нужно составить списки: один — общий, другой — погибших арестантов, если кто их знал, а третий — тех, кто снюхался с охраной, то есть «сук». Солдат со звездой на фуражке принёс бумагу, карандаш и свечи.

До полночи арестанты взволнованно гомонили над списками; казалось, что маленький огонёк свечки осветил весь огромный дощатый трюм. «Суки» сбились плотной кучей в корме и шептались. Когда кто-то толкнул Мамедова в бок и спросил имя, он назвал себя, но не стал называть Алёшку Якутова.

А на «Межени» до рассвета никак не могла уснуть Ляля.

Утром возле пристаней собрались красноармейцы с оркестром, военморы и жители Сарапула, у которых в «барже смерти» сидели родные и знакомые. Баржа была причалена к плавбатарее «Разин», на которой между зачехлённых орудий топтались чекисты с наганами.

Вокруг распогодилось, и в синеве неба сверкало холодное солнце. Чекисты готовились сортировать бывших узников по спискам: честных — на митинг, подлюк — в тюрьму.

Ляля стояла на галерее дебаркадера. Военный оркестр сипло и визгливо заиграл «Марсельезу». Из трюма баржи под крики толпы хлынул серый поток арестантов, закутанных в рогожи. Арестанты виновато улыбались и щурились. Ляля выискивала взглядом Мамедова. Вот же он, чёрт возьми!.. Похожий на абрека, с короткой полуседой бородой… Даже в тесном людском движении Мамедов держался наособицу, и лицо у него было пугающее — словно бы его не освободили, а, наоборот, навеки заточили в каземат. Ляля надеялась, что Мамедов заметит её, но он не заметил. Заполненную народом палубу «Разина» озарила вспышка магнезии: дивизионный фотограф сделал снимок для газеты.

Хамзат Хадиевич не знал, что ему теперь нужно от жизни. Он безучастно смотрел, как арестантов на берегу приветствует Раскольников, и арестанты окружают командира, подхватывают, качают. Хамзат Хадиевич шёл вместе со всеми на митинг и