Охота на Минотавра - Николай Чадович

Последний раз опер виделся с Донцовым лет пять назад, когда милицейская опергруппа, игравшая роль наркокурьеров, напоролась на милицейскую же засаду, поджидавшую настоящих наркокурьеров, однако повел себя так, словно они расстались всего час назад.

– Заползай! – радушно пригласил он. – Как делишки?

– Средне, – ответил Донцов.

– Служишь или уже на пенсии?

– Служу.

– Говорили, что ты на повышение пошел.

– Было дело.

– Хорошее местечко?

– Хорошее, только работать все равно заставляет.

– К нам каким ветром занесло?

– Есть одна проблема… Ты случайно не выезжал три дня назад на улицу Сухую? Там в психиатрической клинике пациенту кислород перекрыли.

– Вот именно, что случайно! – Опер закончил печатать и откинулся на спинку стула. – Моя смена уже, считай, закончилась, а тут это сообщение. Представляешь, шесть утра, вся наша публика рассеялась. Из убойного отдела никого нет. Вот дежурный, тварь, меня и сосватал. Полдня там, как папа Карло, провозился. Спасибо гражданину хорошему, накормил нас.

Опер сделал в сторону Шкурдюка благодарственный жест. Память на лица у него была профессиональная.

– Тогда мне повезло. – Донцов уселся на свободный стул.

– А тебе что, собственно говоря, от меня надо?

– Хочу на это дело взглянуть.

– Забирать будете? – обрадовался опер.

– Сам еще не знаю. Пусть в верхах решают. Хотя профиль, похоже, наш.

– Ваш? – Опер навострил уши. – А что вы за птицы такие, если не секрет, конечно?

– Секрет… Есть такая хитрая контора в недрах главка.

– Делать вам там, наверное, нечего, – в словах опера сквозило естественное презрение окопного бойца к штабным крысам. – Беситесь с жиру. А я ведь уже отказной материал подготовил.

– С какой это стати? – удивился Донцов. – Здесь же очевидное убийство.

– Для кого очевидное? Для тебя? Для прокурора? Для папы римского? – Опер оказался запальчивым, как фосфорная спичка. – Причину смерти знаешь?

– Знаю. – Донцов, наоборот, был спокоен, как клиент морга. – Выход из строя аппарата искусственной вентиляции легких по причине умышленного повреждения воздуховодного шланга.

– Умышленного? У меня подошва на коцах повредилась. – Он задрал на стол ногу, обутую в мокрый ботинок весьма непрезентабельного вида. – Скажете, я это умышленно сделал? Всему свой срок имеется! Этому аппарату в обед сто лет исполнилось. Сделан сверх плана из сэкономленных деталей в последний день квартала где-нибудь в Ереване. Я, конечно, утрирую, но суть дела понятна. В процессе работы шланг постоянно вибрирует. Плюс высокая температура. Плюс низкая влажность. Плюс неаккуратность персонала. Тут железо не выдержит, а не то что резина. Она свой предел прочности имеет. Обрыв шланга случился потому, что рано или поздно должен был случиться.

– Это подтверждено заключением экспертизы? В деле имеется соответствующий акт?

– Нет – так будет. – Опер закатил глаза в потолок и забарабанил пальцами по столу.

– Сам ты хоть в это веришь?

– Я вообще ни во что не верю. Особенно с тех пор, как пионервожатая заразила меня в пятом классе триппером.

– Послушай, давай повременим с отказным, – произнес Донцов чуть ли не просительным тоном. – Покажи дело.

– На это нужно письменное разрешение начальника следственной группы.

– Не валяй дурака. Я только одним глазком взгляну. И в твоих руках.

– Тогда будешь наливать, – сдался опер.

– Это уж как водится. Могу даже расписку оставить. Донцов подобрал огрызок карандаша и так, чтобы не видел Шкурдюк, написал на листке отрывного календаря: «Турни отсюда этого дятла. Только вежливо».

Скосив глаза, опер прочел записку и сокрушенно вздохнул:

– Да, кругом проблемы… Ладно, ожидай здесь, я схожу за делом.

Вернулся он довольно скоро, но не один, а в сопровождении малорослого, хотя и очень бравого на вид милиционера – начищенного, приглаженного и туго затянутого в ремни.

– Сержант Подшивалов! – гаркнул он, четко отдавая честь Шкурдюку – Разрешите осведомиться – вы лицо постороннее?

– В каком смысле? – Взгляд заместителя главврача заметался, призывая на помощь Донцова, но тот углубился в изучение следственного дела, пока еще тонкого, как книжка для дошкольников.

– Я интересуюсь, состоите ли вы на службе в органах, – пояснил сержант.

– Нет, не состою, – признался Шкурдюк, еще не понимая, что от него конкретно хотят.

– Тогда убедительно прошу пройти со мной. В качестве свидетеля подпишете несколько протоколов личного обыска задержанных… Учтите, это ваш гражданский долг, – видя колебания Шкурдюка, грозно добавил сержант.

– Сходите, сходите, – не отрываясь от чтения дела, кивнул Донцов. – Думаю, что это ненадолго.

Когда Шкурдюка увели в ту сторону, где в железных клетках орали пьяницы и горланили песни проститутки, опер спросил:

– Думаешь, стукача тебе на хвост посадили?

– Сам не знаю, – ответил Донцов. – Но уж очень подозрительный тип. В каждую мелочь вникает.

– Да, дела в этом дурдоме не простые… Секретность, как в коммерческом банке.

– Деньги, наверное, хорошие проворачиваются, вот и привыкли подозревать всех подряд. Большие капиталы портят характер.

– Лучше испортить характер большими капиталами, чем нашей сучьей работой. – Опер сплюнул в пепельницу, предварительно сняв ее со стола.

– Материальчика-то бедновато. – Донцов помахал папкой.

– В спешке все делалось… Следак, который с нами был, сразу сказал, что на убийство здесь не тянет. Максимум – ненадлежащее исполнение служебных обязанностей. От этой печки и танцевали.

– Сам ты какое мнение имеешь?

– Между нами? – Опер хитровато прищурился.

– Могила! – Донцов сложил пальцы крестом.

– Замочили клиента. Тут двух мнений быть не может.

– А как убийца пришел и ушел?

– Это уже другой вопрос.

– Ты при осмотре ничего подозрительного не обнаружил?

– Ничегошеньки! Отпечатков масса, но все принадлежат врачам и медсестрам, которые бывали в палате вполне законно. По замку тоже все чисто. Тыркали в него только родным ключом. Дежурная медсестра вне всяких подозрений. Порядочная баба, да еще с принципами. Муж – отставник. Консультирует совместные предприятия. Сын – военный летчик. Посторонний мимо нее проскочить не мог. Уж поверь моему чутью.

– Неужели у тебя собственной версии нет? Что-то слабо верится.