Правда о деле Гарри Квеберта - Жоэль Диккер

На первой полке оказались банковские документы, последний бухгалтерский отчет, счета и зарплатные ведомости.

На второй он нашел жестяную коробку с кассовой наличностью «Кларкса» и еще одну, где хранились деньги, чтобы расплачиваться с поставщиками.

На третьей полке лежала деревяшка, похожая на медведя. Он улыбнулся: это был его первый подарок Тамаре, на первом их настоящем свидании. Он тщательно готовился к этому моменту, несколько недель набирал сверхурочные на автозаправке, где работал после учебы, потому что хотел сводить свою Тами в одно из лучших в округе заведений — французский ресторан «У Жан-Клода», там подавали совершенно невероятные блюда из раков. Он изучил все меню, посчитал, во сколько обойдется ужин, если она закажет самые дорогие блюда, экономил, пока не скопил нужную сумму, и наконец пригласил ее. В тот памятный вечер он зашел за ней к ее родителям, и она, узнав, куда они едут, умоляла не разоряться ради нее. «О, Роберт, любимый, ты так мил. Но это чересчур, правда чересчур», — сказала она. Она сказала «любимый». И чтобы убедить его отказаться от своих планов, предложила сходить в маленький итальянский ресторан в Конкорде: она уже давно хотела туда попасть. Они ели спагетти, пили кьянти и домашнюю граппу, а потом, слегка пьяные, отправились на ближайшую ярмарку. На обратном пути они остановились на берегу океана и стали ждать рассвета. Он нашел на пляже деревяшку, похожую на медведя, и подарил ей с первыми лучами солнца. А она прижалась к нему и сказала, что всегда будет ее хранить, и первый раз поцеловала его.

Исследуя дальше содержимое сейфа, растроганный Роберт нашел рядом с деревяшкой пачку собственных фотографий разных лет. На обороте каждого фото, даже на совсем недавних, Тамара сделала пометы. Последняя относилась к апрелю месяцу, когда они ездили смотреть автогонки: Роберт, глядя в бинокль, комментировал заезды. И Тамара написала на обороте: «Мой Роберт, по-прежнему страстно любит жизнь. Я буду любить его до последнего вздоха».

Кроме фото, там были всякие вещицы на память об их совместной жизни: приглашения на свадьбу, на празднование рождения Дженни, отпускные фотографии, разные пустяки, которые, как он считал, давно уже полетели в мусорную корзину. Его подарки — дешевая брошка, ручка-сувенир и еще то самое серпентиновое пресс-папье, что он купил во время отпуска в Канаде: за каждый из них он удостоился выволочки: «Ну Боббо! И что, по-твоему, я должна делать с этой ерундой?» И вот оказалось, что она все их благоговейно хранит в сейфе. Роберту пришло в голову, что жена прячет в сейфе свое сердце, и он задумался почему.

На четвертой полке лежала толстая тетрадь в кожаной обложке. Он открыл ее: это был дневник Тамары. Его жена вела дневник. А он и не знал. Раскрыв наугад тетрадь, он прочел при свете фонарика:

1 января 1975 года

Праздновали Новый год у Ричардсонов.

Оценка вечера: 5 из 10. Еда сносная, а Ричардсоны — очень скучные люди. Никогда раньше не замечала. По-моему, Новый год — хороший способ узнать, кто из ваших друзей скучный, а кто нет. Боббо скоро заметил, что я скучаю, и захотел меня развлечь. Он кривлялся, рассказывал анекдоты, изображал, что его краб разговаривает. Ричардсоны хохотали. Пол Ричардсон даже встал и записал один его анекдот. Сказал, чтобы не забыть. А я только и сумела, что его отругать. На обратном пути, в машине, наговорила ему всяких ужасных вещей. «Твои пошлые анекдоты никому не смешны. Ты жалок. Кто тебя просил строить из себя шута, а? Ты все-таки инженер на крупной фабрике или кто? Поговори о работе, покажи, что ты серьезный, значительный человек. Ты же не в цирке, черт возьми!» Он ответил, что Пол смеялся его шуткам, а я велела ему замолчать, сказала, что не хочу его слушать.

Не знаю, почему я такая злая. Я так его люблю. Он такой добрый, внимательный. Не знаю, почему я с ним плохо обращаюсь. Потом злюсь на себя, ненавижу себя и оттого веду себя еще хуже.

Сегодня, в первый день нового года, я принимаю решение измениться. Вообще-то я каждый год себе это обещаю и никогда не исполняю. Несколько месяцев назад я начала ходить к доктору Эшкрофту из Конкорда. Это он посоветовал мне вести дневник. Он меня принимает раз в неделю. Я никому не говорю. Мне будет очень стыдно, если кто-то узнает, что я хожу к психиатру. Люди скажут, что я сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Я страдаю, я болею. Болею, только не знаю чем. Доктор Эшкрофт говорит, что у меня склонность разрушать все, от чего мне хорошо. Это называется аутодеструкция. Он говорит, что я боюсь смерти и что это может быть как-то связано. Я не знаю. Я только знаю, что мне плохо. И что я люблю моего Роберта. Я люблю только его. Что бы я без него делала?

Роберт закрыл тетрадь. Он плакал. Его жена написала то, что никак не могла ему сказать. Она любит его. Действительно любит. Любит только его. Он никогда не читал таких прекрасных слов. Вытерев глаза, чтобы не закапать страницы, он почитал еще; бедная Тамара, милая Тами, она страдала молча. Почему она не сказала ему про доктора Эшкрофта? Если ей плохо, значит, он будет страдать вместе с ней, для того он на ней и женился. Посветив фонариком на последнюю полку, он заметил листок Гарри, и это разом вернуло его к реальности. Он вспомнил, зачем пришел; вспомнил, что жена валяется на кровати, наглотавшись снотворного, и что он должен избавиться от этой бумажки. Он вдруг рассердился на себя за то, что сделал, и чуть не отказался от своего намерения, но тут ему пришло в голову, что если он уничтожит листок, жена, возможно, будет меньше думать о Гарри Квеберте и больше — о нем. Он для нее важнее, она его любит. Так она написала. Именно поэтому он в конце концов взял листок и в ночной тишине покинул «Кларкс», предварительно убедившись, что не оставил никаких следов. Поехал на своем велосипеде обратно и на тихой улочке поджег текст Гарри Квеберта зажигалкой. Он смотрел, как бумага горит, чернеет, корчится в сперва золотистом, а затем голубом пламени и мало-помалу исчезает. Вскоре от нее ничего не осталось. Он вернулся домой, надел ключ на шею жены, лег рядом с ней и крепко ее обнял.

Через два дня Тамара обнаружила, что листка на месте нет. Она чуть не сошла с ума: ведь она точно положила его в сейф, а теперь его там не было. Открыть сейф никто не мог, ключ всегда был у нее, и признаков взлома нет. Неужели она потеряла его в кабинете? Или машинально убрала не туда? Она часами рылась в комнате, вытряхивала ящики и наполняла их снова, перебирала бумаги и убирала обратно, но все впустую: несчастный клочок бумаги таинственным образом исчез.

* * *

Роберт Куинн рассказал, что, когда несколько недель спустя Нола пропала, его жена чуть не заболела.

— Она твердила, что если бы у нее был этот листок, полиция могла бы заняться Гарри Квебертом. А шеф Пратт ей сказал, что без этой бумажки ничего не может сделать. Она была в истерике. По сто раз на дню говорила: «Это Квеберт! Это Квеберт! Я знаю, и ты знаешь, мы все знаем! Ты же тоже видел эту записку, правда?»

— А почему вы не рассказали полиции о том, что вам известно? — спросил я. — Почему не сказали, что Нола приходила к вам, говорила с вами о Гарри? Это был бы след, разве не так?