Зов Ктулху - Говард Филлипс Лавкрафт

Синьора Эрреро поспешила на четвертый этаж, а я вернулся к себе. В углу капать перестало. Я поморщился от резкой аммиачной вони и взялся за тряпку. Пока я подтирал образовавшуюся на полу лужицу и открывал окно, чтобы удалить наполнивший комнату запах, наверху слышался топот тяжелых башмаков хозяйки. Из квартиры, расположенной над моей, ранее доносились только приглушенные ритмичные звуки, будто негромко постукивал бензиновый движок. Шагов доктора Муньоса, моего соседа сверху, я никогда не слышал, вероятно, доктор всегда ступал очень мягко, тихо и осторожно. Помнится, я подумал: что за странный недуг гнетет моего неслышного соседа?.. не является ли его решительный отказ от медицинской помощи своих коллег всего лишь капризным чудачеством? Наверное, так оно и есть. Врачи очень часто недолюбливают собратьев по профессии. Ревнуют, быть может. «Сколь печален удел незаурядной личности, – подумал я, – личности, волею судьбы павшей так низко…»

Я бы так никогда и не познакомился с ним, если бы не сердечный приступ, приключившийся со мною однажды утром прямо за письменным столом. Врачи неоднократно предупреждали меня, что подобные приступы могут быть чрезвычайно опасны, и я знал, что нельзя терять ни минуты. Вспомнив поведанную сеньорой Эрреро историю об исцелении водопроводчика, я из последних сил вскарабкался по лестнице этажом выше и слабеющей рукой постучал в дверь, расположенную прямо над моей. Отозвались почему-то справа, из-за двери, расположенной по соседству. Удивленный голос на хорошем английском поинтересовался, кто я и зачем пожаловал. Я немного отдышался и ответил, тогда дверь распахнулась, и я сделал неверный шаг вправо…

В лицо мне дохнуло ужасным холодом. На улице царила чудовищная нью-йоркская июньская жарища, к тому же, от приступа у меня поднялась температура, и все-таки меня пробрал неудержимый озноб.

Со вкусом подобранная мебель, выдержанный в рамках определенного стиля интерьер поразили меня. Ничего подобного я не ожидал увидеть в пансионе сеньоры Эрреро. Раскладная кушетка, днем служащая диваном, кресла и столики красного дерева, дорогие портьеры, старинные полотна и полки, заполненные до отказа книгами – все это напоминало скорее кабинет человека из общества, светского, обладающего отличным вкусом, изрядно образованного и вполне культурного. Но никоим образом не спальню в убогих дешевых меблирашках!

Как выяснилось, расположенная прямо над моим скромным жильем «мальенький комната с бутилька и механизьм», упомянутая сеньорой Эрреро, служила доктору всего лишь лабораторией, а обитал он преимущественно в соседней просторной комнате, в которую и вела вторая дверь. Удобные альковы и смежная ванная комната позволяли скрыть от посторонних глаз все шкафы и прочие утилитарные предметы быта. Благородное происхождение, высокая культура и утонченный вкус доктора Муньоса были видны с первого взгляда.

Это был невысокий, но стройный, хорошо сложенный человечек, облаченный в строгий, идеально подогнанный по фигуре костюм от хорошего портного. Породистое лицо доктора с властными, но без надменности, чертами украшала короткая седая бородка; выразительные темные глаза смотрели сквозь стеклышки старомодного пенсне, золотая оправа которого сжимала горбинку тонкого орлиного носа, свидетельствующего о том, что у кельтско-иберийского генеалогического древа Муньоса какая-то часть корней питалась мавританской кровью. Пышные, тщательно уложенные в красивую прическу волосы доктора, разделенные элегантным пробором, оставляли открытым высокий лоб. Все подмеченные мною детали складывались в портрет человека незаурядного ума, благородного происхождения, прекрасного воспитания и весьма интеллигентного…

И несмотря на все это, доктор Муньос, стоявший предо мной в потоке холодного воздуха, сразу же произвел на меня отталкивающее впечатление. Причиной моей неприязни к нему мог послужить разве что землистый, мертвенный цвет его лица, но, зная о болезненном состоянии доктора, на подобные детали просто не следовало обращать внимания.

Возможно, что меня также смутил царивший в комнате холод, противоестественный в такой жаркий день, а все противоестественное обычно вызывает отвращение, подозрительность и страх.

Но неприязнь была вскоре забыта и сменилась искренним восхищением, поскольку этот странный человек, как бы ни были холодны его обескровленные дрожащие руки, проявил исключительное знание своего ремесла. Доктор Муньос с одного лишь взгляда на мое бледное, покрытое потом лицо поставил верный диагноз и с ловкостью истинного мастера принялся за дело, попутно заверяя меня своим великолепно поставленным, хотя глухим и бесцветным до странности голосом, что он, доктор медицины Муньос – злейший из заклятых врагов смерти. Он рассказывал мне, что истратил все свое состояние и растерял всех былых друзей, отвернувшихся от него, за время длящегося всю его жизнь небывалого медицинского опыта, целью которого являлась борьба со смертью и ее окончательное искоренение! Он производил впечатление прекраснодушного идеалиста. Речь его лилась неудержимым потоком, он говорил и говорил, не умолкая ни на мгновение, пока выслушивал меня стетоскопом и смешивал лекарства, принесенные им из комнаты, превращенной в лабораторию. Заметно было, что общение с человеком своего круга для доктора-отшельника, запертого болезнью в одиноком заплесневелом мирке, было редкой удачей, подарком судьбы, и лишь нахлынувшие воспоминания о лучших временах смогли пробудить давно иссякший фонтан красноречия.

Он говорил и говорил, и постепенно я совсем успокоился, даже невзирая на сложившееся у меня впечатление, что дыхание не прерывает плавного течения учтивых фраз. Доктор старался отвлечь меня от мыслей о приступе и от боли в груди подробным рассказом о собственных теориях и экспериментах; он уверял меня, что сердечная слабость не столь страшна, как принято считать, ибо разум и воля главенствуют над органической функцией тела, и что при правильном образе жизни человеческий организм способен сохранять жизнеспособность вопреки серьезнейшим повреждениям, мало того, даже вопреки отсутствию отдельных жизненно важных органов. Он мог бы, пообещал доктор как бы в шутку, научить меня жить – или, по крайней мере, поддерживать в стабильном состоянии определенного рода сознательное бытие – и вовсе без сердца. Что же касается самого доктора Муньоса, то его болезнь дала непредвиденные осложнения, и теперь он вынужден неукоснительно соблюдать строжайший режим, одно из главнейших условий которого -постоянный холод. Любое существенное и достаточно продолжительное повышение температуры воздуха в комнате станет для него роковым, поэтому холодильная установка с аммиачным испарительным контуром поддерживает неизменный уровень охлаждения – от пятидесяти пяти до пятидесяти шести градусов Фаренгейта. Постукивание бензинового компрессора этого холодильника я и слыхал иногда снизу, из своей комнаты.

Промозглую обитель талантливого отшельника я покинул преданным и ревностным его адептом, не переставая изумляться, как быстро он утихомирил сердечную боль и принудил меня позабыть о недомогании. Впоследствии я, укутавшись в пальто, неоднократно навещал доктора Муньоса, слушал истории о тайных исследованиях и их жутких результатах; с трепетом перелистывал страницы древних ведьмовских книг, хранящихся на его стеллажах. Могу добавить, что со временем гений доктора заставил мою болезни сдать позиции бесповоротно. Похоже,в борьбе с недугами он не пренебрегал ничем, даже заклинаниями средневековых целителей. Он верил, что в этих загадочных формулах содержатся уникальные духовные стимуляторы, способные оказывать мощнейшее воздействие на нервные волокна, в которых угасло биение жизни. Меня еще, помнится, тронул рассказ мистера Муньоса о престарелом докторе Торресе из Валенсии; восемнадцать лет назад старый доктор принимал участие в первых опытах молодого тогда Муньоса, как вдруг молодого врача поразила тяжелейшая болезнь, с которой и начались все его последующие мытарства. Доктор Торрес усердно пользовал своего молодого коллегу и сумел спасти его от верной смерти, как вдруг старый доктор сам пал жертвой того самого безжалостного врага, с которым отчаянно сражался, пытаясь вырвать из его лап жизнь Муньоса… Вероятно, напряжение оказалось не по силам старику. Понизив голос и не вдаваясь в подробности, доктор Муньос пояснил, что методы лечения были крайне далеки от традиционных и включали обряды, составы и действия, совершенно неприемлемые с точки зрения старого консервативного эскулапа.