О психологии западных и восточных религий (сборник) - Карл Густав Юнг

с тем хоть как-то осознать себя и прийти хоть к какому-то пониманию. Сатана, которого позже по праву нарекли именем «Люцифер», умел пользоваться всеведением чаще и лучше, чем его отец[702]. Возможно, он единственный из сыновей бога был способен на такую инициативность. В любом случае именно он подстраивал те самые непредусмотренные события, которые осознавались во всеведении как необходимые, даже неизбежные для хода и завершения божественной драмы. К их числу принадлежал и поворотный эпизод с Иовом, состоявшийся лишь благодаря проискам Сатаны.

640 Торжество побежденного и претерпевшего насилие Иова очевидно: он морально возвысился над Яхве. Творение опередило в этом отношении Творца. Как и всегда, когда внешнее событие входит в соприкосновение с бессознательным знанием, последнее может стать осознанным. Такое событие принимают за deja vu («уже виденное») и вспоминают некое пред-знание о нем. Нечто подобное и должно было случиться с Яхве. С превосходством Иова уже нельзя было мириться. В итоге сложилась ситуация, потребовавшая настоящей рефлексии. Вот почему в дело вмешивается София. Она поддерживает необходимое самоощущение и тем дает Яхве возможность принять решение стать человеком. Это решение чревато немалыми последствиями: бог поднимается над прежним, первобытным состоянием своего сознания, косвенно признавая, что человек Иов морально выше и что поэтому необходимо догонять человека в развитии. Не прими Яхве такое решение, он очутился бы в вопиющем противоречии с собственным всеведением. Яхве должен стать человеком, ибо причинил тому несправедливость. Как блюститель праведности он знает, что любое неправое дело должно быть искуплено, а Мудрость знает, что моральный закон властен и над богом. Он должен обновить себя, поскольку обойден творением.

641 Раз все на свете свершается по прообразу — даже creatio ex nihilo (создание из ничто), которое вынуждено постоянно обращаться к вечной сокровищнице образов в фантазии «художницы», — то в качестве непосредственного образца для грядущего Сына берутся Адам (лишь в ограниченной степени) и Авель (в большей степени). Ограничение для Адама состоит в том, что он, будучи Антропосом, по существу — творение и отец. Преимущество же Авеля заключается в том, что он — сын, любезный сердцу бога, рожденный, а не сотворенный. При этом приходится мириться с тем, что Авель рано был изгнан из жизни насилием — слишком рано, чтобы оставить после себя вдову и детей, что, собственно, и было бы настоящим человеческим уделом. Авель не может считаться подлинным архетипом сына, любезного сердцу бога, хотя уже является неким его подобием, первым из таких, о ком говорится в Священном Писании. Умирающий юным бог, равно как и братоубийство, хорошо знаком тогдашним языческим религиям. Поэтому мы вряд ли ошибемся в предположении, что судьба Авеля указывает на некое метафизическое событие, разыгравшееся между Сатаной и другим, светлым и более преданным отцу сыном божества. Сведения об этом можно почерпнуть в египетской традиции[703]. Как уже сказано, предвоображенный недостаток авелевского типа, по-видимому, неизбежен, поскольку он является составной частью мифической сыновней драмы; на это указывают многочисленные языческие варианты данного мотива. Краткая и драматическая жизнь Авеля может, судя по всему, считаться парадигмой жизни и смерти вочеловечившегося бога.

642 Подведем итог: непосредственную причину вочеловечения мы усмотрели в возвышении Иова, а цель его — в развитии сознания Яхве. Тут потребовалась доведенная до крайних пределов ситуация, насыщенная аффектами перипетия, без которой никакой более высокий уровень сознания недостижим.

7

643 В качестве прообраза грядущего рождения Сына Божия нужно, наряду с фигурой Авеля, принимать в расчет сложившееся в незапамятные времена устойчивое традиционное представление о типичной жизни героя вообще. Ведь сын бога мыслится не просто национальным мессией, а спасителем всего человечества, и потому следует присмотреться к языческим мифам и откровениям о жизни человека, одаренного вниманием богов.

644 Рождение Христа очевидно характеризуют признаки, обычные для рождения героев, например, провозвестие, божественное зачатие девственницей, временно́е совпадение с трижды повторенным coniunctio maxima (великим соединением) в знаке Рыб (), которое возвещает о наступлении новой эры, связанной с рождением ребенка в семье правителя; еще упомянем преследование новорожденного, его сокрытие посредством бегства, невзрачность обстоятельств самого рождения и т. д. Мотив развития героя различим в образе двенадцатилетнего мудреца в храме, и есть несколько примеров мотива отрыва от матери.

645 Вполне понятно, что характер и судьба вочеловечившегося бога-сына вызывают особый интерес. С расстояния почти в две тысячи лет реконструировать биографический образ Христа из сохранившегося материала, безусловно, крайне затруднительно, поскольку мы не располагаем ни одним текстом, который удовлетворял бы даже самым скромным требованиям современной историографии. Факты, верифицируемые в качестве исторических, крайне скупы, а всего остального материала, пригодного для биографии, недостаточно, чтобы построить на этом непротиворечивую картину жизни или описать сколько-нибудь правдоподобный характер. Некоторые авторитетные теологи усматривали главную причину такого положения дел в том, что с биографией и психологией Христа неразрывно связана эсхатология. Под эсхатологией следует понимать, в сущности, утверждение о том, что Христос — не просто человек, но одновременно и Бог, а потому Он претерпевает как человеческую, так и божественную судьбу. Обе природы настолько в Нем переплетены, что попытка их разделить искалечила бы каждую: божественность заслонила бы собою человека, а человек едва ощущался бы в качестве эмпирической личности. Даже познавательных средств современной психологии не хватит для того, чтобы пролить свет на этот мрак. Любая попытка выделить ради ясности одну какую-либо черту насильственно искажает другую, столь же существенную применительно к божественности или к человечности. Будничное настолько пронизано чудесным и мифическим, что поистине невозможна окончательная уверенность в его фактическом содержании. А больше всего, пожалуй, сбивает с толку и запутывает то обстоятельство, что наиболее древние тексты, а именно сочинения апостола Павла, не проявляют, похоже, ни малейшего интереса к человеческому бытию Христа. Равно неудовлетворительны и синоптические Евангелия, которые выглядят, скорее, пропагандой, чем житийной литературой.

646 Что касается человеческой стороны Христа, если вообще можно вести речь только о сугубо человеческой стороне, особо выделяется «филантропия» (человеколюбие). Эта черта уже просматривается в отношении Марии и Софии, а затем, еще отчетливее, в зачатии Духом Святым, чья женская природа персонифицируется в Софии, поскольку та является прямой исторически предшествующей формой того ἅγιον πνεῦµα, чьим символом выступает голубка, птица богини любви. Эта же богиня чаще всего является матерью умирающего юным бога. Филантропия Христа, впрочем, значительно урезается очевидной склонностью к избранным — каковая порой побуждает его даже отказывать в спасительном откровении тем, кто не избран. Если трактовать учение о предызбранности буквально, то непросто понять, как оно вмещалось в рамки христианского благочестия. Зато с психологической точки зрения оно