Американская история - Анатолий Тосс

Не может быть, чтобы он про меня, подумала я, и глаза мои моргнули от подлой сентиментальной влажности.

«Так вот, — я еще могла читать, хотя все немного расплывалось, — она сказала однажды, что творчество состоит из двух талантов: таланта восприятия жизни и таланта выражения этого восприятия».

Надо же, запомнил, подумала я, и мне пришлось провести рукой по глазам. Это даже не были слезы, просто набухшие глаза.

«Очень точное замечание, — читала я дальше слова Марка. — Знаете, можно родиться с талантом атлета, или певца, или математика, или каким угодно другим талантом, но можно родиться с талантом творчества вообще. Это такой же, как и все остальные, талант, ничем не хуже, разница только в том, что он не ориентирован ни на что конкретное. А если он содержит в себе в равной мере и талант восприятия жизни, и талант выражения, то он может быть приложен к любой человеческой сфере, а потом, со временем переориентирован, а потом опять при желании перенесен в другую область и так далее. Все зависит от склонностей человека, от того, что его привлекает. И если присутствует стремление и, наоборот, отсутствует страх рискнуть, то почему бы себя не попробовать в разном. И хотя вероятность успеха невелика, но она ведь тем не менее существует. Да и потом, в чем он — успех? Может быть, сам факт попытки уже достаточное основание для успеха».

Марк, думала я, как это на него похоже! Вот он и здесь придумал что-то свое.

На следующий день я полетела в книжный магазин, но сборника не нашла. Его названия даже не было в компьютере, видимо еще не вышел в Штатах, и мне пришлось заказывать его, а потом я ждала недели три, пока он не прилетел из самой что ни на есть Британии.

Я читала стихи Марка к странно узнавала наши ранние и поздние разговоры и споры, даже ссоры, я узнавала себя и, как ребенок, не знала чего мне хочется больше — плакать или смеяться. И я плакала и смеялась иногда одновременно.

Действительно, думала я, он сказал правду в этом интервью: не только он изменил мою жизнь, но, может быть, и я тоже хоть в какой-то малюсенькой мере повлияла на его жизнь. И почему-то от этой по-своему корыстной мысли мне становилось немного сладковато внутри, и улыбка одолевала слезы.

Несколько стихотворений были настолько про нас, про наши впечатления, мысли, которыми мы тогда делились друг с другом, что я переписала их и решила сделать частью этих записок.

Стихи ведь в отличие от прозы сродни музыке, их трудно читать в первый раз, они требуют большего напряжения, большей умственной и душевной работы, иногда нелегкой. Но потом, когда вникнешь, они, опять же, как музыка, не могут приесться, надоесть, наоборот — чем их больше сначала читаешь, а потом бормочешь про себя по памяти, тем большим смыслом обрастает каждое слово, тем больше роднится, становится ближе тебе, сначала, может быть, скрытая

ритмика стихотворения.

И вот, в который раз склонившись поздним вечером над книжечкой Марка, я снова читаю ее, но уже могу не всматриваться в строчки. Я поднимаю глаза и устремляю их в зовущее пламя камина и думаю, вернее, выхватываю своим чувством, что он, Марк, собственно, стал самым большим в моей жизни поражением. Но, с другой стороны, понимаю я, нельзя же быть все время победителем.

Что может понимать и чувствовать победитель, кроме звона фанфар? Что эти фанфары могут открыть нового в его жизни? Ничего.

Только проигрыш заставляет тебя остановиться, и задуматься, и вглядеться, только проигрыш оттачивает чувственность и углубляет видение, и делает более обостренной интуицию.

Что может хотеть победитель, когда захватывает город,

Кроме разрушения, кроме чужого добра и женщин?

А вот побежденный, который отступил и оставил в городе жену, детей и дом, он начинает страдать, желать и надеяться, и ему открывается про этот мир что-то новое, о чем он раньше не догадывался, когда сам входил в чужие города.

И это странно, но поражения, если все же от них удается оправиться, в результате поднимают выше, чем победы, и только через поражение можно, как ни парадоксально, прийти по-настоящему к большой победе и оценить ее вкус.

Марк — мое поражение, через него я познала мир, и жизнь, и себя, и это поражение со временем и с пониманием стало дороже всех моих побед, и я берегу его — чувство его, память о нем, как не берегу память ни о чем другом.

Мне позвонил Рон, он часто звонит мне на правах старого приятеля. Как ни странно, это его смешная теория тогда, давно, подтолкнула меня к моему выбору. Впрочем, может быть, теория была и не его, может, ему ее подсказал Марк, не знаю, никогда не спрашивала, а теперь уж точно не имеет никакого значения.

В любом случае он сообщил, что разговаривал с Марком по телефону, и тот сказал, что планирует приехать через пару месяцев, и попросил передать мне привет, что он, Рон, этим звонком и делает. Я вспомнила, как Зильбер мне однажды сказал, что жизнь почти всегда дает второй шанс.

Другой вопрос, захочешь ли ты воспользоваться им? — подумала я.

Америка притягивает тех,

кто больше ни к чему притянут быть не может.

Да, как-то так случилось, что я тоже

давно уж не читаю нараспев

ни одного раскатистого гимна.

Когда так долго странствуешь — не видно

ни флагов, ни регалий, ни орлов

с потрепанными временем главами,

когда так долго странствуешь — годами,

все как-то сглаживается...

В списке городов

с их конными чугунными божками

ты помнишь лишь себя,

бредущего дворами

одним путем своим,

которым и идешь.

Мы сидим вдвоем — ты, да я

в тихой, заснувшей кухне,

вечер рассыпается свежестью еще не опавшего дня,

чайник на газовом огне пухнет

и исходит топленым жаром

подмоченного кипятка.

Что до меня,

то я вижу, как будущее вместе с беззвучным паром

выскальзывает в застывшую прореху окна.

Я легко могу дотянуться до твоего плеча,

вязкого, как задутая недавно свеча,

но боюсь обжечься.

От прикосновения становится горяча

не только рука, но и взгляд,

оттого он скользит наугад

по другим, менее опасным предметам:

капля на кране набухает и как капля дождя

на лету рассыпается светом.

Так же и с прошлым — его нету.

Прошлое есть нелепое порождение вчерашнего сна.

Окно скрипит лишь слегка,

напрягая выпуклый ветер,

пальцы твои, переплетаясь,