Унижение России. Брест, Версаль, Мюнхен - Анатолий Уткин

Состав Ассамблеи разместился в партере, публика заняла ложи. На сцене пять народных комиссаров во главе с Эбертом сидели за столом, покрытым красной скатертью. Шел снег. «Фрайкор» Меркера защищал новую власть. На столе — пунцовые тюльпаны. Эберт, весь в черном, совершенно очевидно чувствовал себя неловко. Его черный фрак не вписывался в общую ситуацию, далекую от XIX в. Очевидец характеризует общую обстановку как «утренник в малом придворном театре». Представить себе, что сейчас на трибуну поднимется Дантон или Бисмарк, было невозможно.

Основная масса депутатов принадлежала к нижним ветвям «среднего класса». Вечером все они шли в местное кабаре — хорошая самооценка. Для таких людей, как Ратенау, думать, что эти жалкие люди решают судьбу Германии, было немыслимо больно.

На второй день заседаний Ассамблея выдвинула две кандидатуры на пост президента республики — Пауль Гинденбург и Вальтер Ратенау. При выдвижении первой кандидатуры в среде социал-демократов раздался смех; при выдвижении второй кандидатуры смеялись на правой половине политического спектра[496]. Уже тогда именовавшийся «деревянным» Гинденбург и глазом не моргнул. А Ратенау мучительно перенес смех части аудитории и с тех пор ненавидел Национальную ассамблею чистой ненавистью. И, надо сказать, он был не одинок в своем презрительном отношении к новорожденному парламенту. Многие немцы с этих дней начинали воспринимать веймарский парламент как нечто временное.

Первозданные мучения Ассамблеи частично закончились 11 февраля 1919 г., когда начавшая уставать Ассамблея избрала президентом республики Густава Эберта. О сделке можно было легко догадаться по тому, что Эберт немедленно назначил канцлером Шейдемана. Через два дня Шейдеман представил собранию то, что легко было представить заранее, — комбинацию из католиков, либералов и социалистов, слабую тень предшествующей эрцбергеровской политической комбинации — двухлетней давности «межпартийной комиссии». А ведь именно такое сочетание политических сил пятью годами ранее повело Германию к мировой войне.

СОХРАНИТЬ ВОСТОК

Между тем каждый непредвзятый наблюдатель способен увидеть, что германская военная машина еще делала движения, свидетельствующие о желании максимально ослабить уязвимость в отношении западных союзников. 10 февраля 1919 г. генерал Тренер ощутил опасность для Верховного командования в маленьком Касселе и решил переместиться в самый отдаленный угол Германии — в прославленный семилетней войной Кольберг на балтийском побережье Пруссии (нынешний польский Колобжег), известный также осадой наполеоновских войск в 1806 г. Смысл смещения на Восток был ясен даже очень непосвященным: отступая на Западе, максимально сохранить позиции на Востоке. Конкретно речь в тот момент заходила о родном городе Гинденбурга Познау (Познани).

Пусть депутаты в Веймаре торжественно говорят о примирении с поляками, но Верховное германское командование не сдаст осевых позиций Германии. Окружение Гинденбурга во главе с самим фельдмаршалом создало план возвращения под германскую юрисдикцию Познау. Как только Верховное командование разместилось в Кольберге, генерал фон Бюлов ворвался в Польшу со своим «фрайкором». Генерал Тренер издал приказ об общем движении на Катвиц (Катовице): «Угольные шахты не должны попасть в руки противника»[497].

Во весь рост встал гораздо более масштабный вопрос. Кумир военной касты фельдмаршал фон Гинденбург исключал для Германии фактический отказ от Брестского мира. Нет ли шанса для Германии и России договориться заново, пусть даже частично модифицируя Брестский мир? «Это подтвердит гегемонию Германии в Европе, несмотря на ее потери на Западе, и это даст русским (каким бы ни был победивший у них режим) то международное признание, в котором они так отчаянно нуждаются»[498]. Вместе с Гольцем были офицеры, о которых позже узнает вся Европа, — Ганс фон Сект, майор Вернер фон Фрич, капитан Вальдемар Пабст. Фон дер Гольц обозначил осевую линию своих действий: на север по латвийскому побережью, на юг через Либаву до Ковно. Бросок восточнее — вопрос только времени. Гольц спрашивал: «В союзе с «белыми» русскими под знаменем борьбы с большевизмом, почему бы не реализовать нашу Восточную политику, блокированную событиями 1918 г., пусть даже произведя некоторые изменения? Почему бы не создать экономическую и политическую зону рядом с Россией?» Гольца уже приглашал в союзники возглавивший Латвийскую республику экс-американец Ульманис; к нему слали переговорщиков представители британской эскадры, прибывшей на восток Балтийского моря. У Гольца при этом не было иллюзий: «У меня четверо врагов: большевистская армия; «солдатские советы»; германофобское латвийское правительство и западные союзники. Руководствуясь здравыми стратегическими принципами, я решил не воевать со всеми ими сразу, а бить одного за другим, начиная с большевиков»[499]. Итак, пока веймарский парламент обустраивался и брал в свои руки правление над Германией, Верховное военное командование разрабатывало планы сохранения влияния на Востоке. Ради этого Кольберг готов был начать даже массированное наступление.

ВОЕННЫЕ ИНСПЕКТОРЫ ЗАПАДНЫХ СОЮЗНИКОВ

Именно в эти дни офицеры западных армий начали прибывать в «нервные центры» Германии с целью определения состояния вчерашнего (и потенциального) противника. Союзных военных специалистов, прибывших в Берлин через разрушенную Бельгию, поражало благополучие небольших немецких городков, не знавших доли тех, кто многие годы был полем битвы на европейском Западе. Они начали сомневаться в истинности германского министра финансов Мельхиора: «Условия жизни низших классов и нижней части среднего класса отчаянные; единственный способ остановить распространение большевизма — прислать продовольственную и иную помощь»[500]. Союзных офицеров поражала немыслимая наглость требований, к примеру, помочь наладить оборудование, вывезенное немцами из Бельгии и Франции. Настораживало и другое. Один из германских офицеров, не моргнув глазом, указал, что «конечно же, Германия, без сомнения, примерно через двадцать лет начнет новую войну, поскольку нынешняя ситуация невыносима». Союзные офицеры жили в хорошо отапливаемом отеле «Адлон» и не имели никаких оснований жаловаться на кухню ресторана отеля. «Нет оснований жаловаться на нехватку продовольствия», — пишут в отчете три союзных офицера. Особенно их поразила охватившая даже рабочие районы «мания танцев». Везде висели объявления о готовящихся балах. «Публика в целом кажется удовлетворенной и склонна к увеселениям». Общее игривое настроение несколько испортил сопровождавший офицеров майор фон Швайниц, который на вопрос, почему в городе не видно собак и кошек, меланхолично ответил, что они, видимо, съедены. Сказанное подтверждал рацион детских домов и кухонь для бедных. По мнению Швайница, хроническое недоедание «видимо, сказалось на психологии и идеологии масс населения». И все же английские офицеры пришли к выводу, что «германское население не голодает»[501].