Влияние морской силы на Французскую революцию и Империю. Том II. 1802-1812 - Альфред Мэхэн

Морскими комбинациями и овладением неаполитанскими портами Бонапарт старался удержать за Францией Египет и принудить Великобританию к миру. «Вопрос о морском мире, – писал он Гантому, – зависит теперь от английской экспедиции в Египет». Португалию, исконную соперницу Великобритании, Бонапарт избрал для других целей своей политики, – он рассчитывал добиться через нее таких карт, владея которыми можно было бы вырвать от главного врага завоевания, недосягаемые для морской силы Франции и ее союзников. «Сообщите нашему посланнику в Мадриде, – писал он Талей-рану 30 сентября 1800 года, – что испанские войска должны овладеть Португалией до 15 октября. Это представляется единственным средством, при котором мы можем иметь карты, равносильные Мальте, Маону и Тринидаду. Кроме того, опасность вторжения в Португалию наших войск живо почувствуется в Англии и будет сильно содействовать ее расположению к миру».

Секретный договор об уступке Луизианы Франции в обмен на возвращение Тосканы испанскому инфанту, был подписан уже месяц назад, и Испания в то же самое время предприняла попытку побудить Португалию к разрыву с Великобританией. Ее подстрекательство осталось, однако, без результата, и потому Бонапарт весной опять потребовал более сильной меры, а именно – вооруженной оккупации маленького королевства, действуя все более и более настоятельно, так как становилось очевидным, что Египет ускользает из его рук. Испания в конце концов согласилась вторгнуться в Португалию и приняла предложение содействия со стороны французских войск. Первый консул намеревался занять по крайней мере три португальские провинции; но ловкое испанское правительство перехитрило его, неохотно подчиняясь его давлению и пользуясь уступчивостью его брата Люсьена, бывшего тогда французским посланником в Мадриде. Португалия не оказала серьезного сопротивления, и оба полуостровные правительства быстро пришли к соглашению, по которому слабейшее заперло свои порты для Великобритании, заплатило двадцать миллионов франков Франции и уступило небольшую территориальную полосу Испании.

Бонапарт был сильно разгневан этим договором, ратифицированным прежде, чем он нашел случай вмешаться.[111]Летом 1801 года его дипломатическая игра достигла момента, после которого дальнейшее промедление сделалось невозможным. Он видел, что потеря Египта была только вопросом времени, но пока французские войска еще держались там, в его руках была карта, слишком ценная для того, чтобы рисковать ею ради ничтожной выгоды стать твердой ногой в Португалии. «Англичане еще не господа Египта, – пишет он смело 23 июля французскому агенту в Лондоне, – мы имеем достоверные известия, что Александрия может продержаться еще год, а лорд Гаукесбэри знает, что Египет в Александрии». Однако четыре дня спустя он посылает Мюрату полную отчаяния записку: «Не может быть более вопроса об амбаркации войск в Таранто, посланных туда с единственной целью быть ближе к Египту», Затем он продолжает тоном, составляющим резкий контраст с его прежними ожиданиями: «Войска на берегу Адриатического моря имеют целью импонировать туркам и англичанам и служить материалом для вознаграждения последних эвакуацией этих провинций». Как Неаполь, так и Португалия были слишком в стороне от центрального театра военных операций, а также слишком тесно связаны с господством британцев на море для того, чтобы французы, при слабости своих морских сил, могли утвердиться там с какою-либо выгодой для себя, или даже сколько нибудь надежно. Эта истина получила обильные доказательства в позднейших событиях царствования Наполеона – бедственной оккупацией Португалии в 1807 году, поражениями Сульта и Массены в 1809 и 1811 годах и тем, что французы не могли даже сделать попытку к завоеванию Сицилии.

Россия и Пруссия относились к Франции все менее и менее дружелюбно со времени смерти императора Павла. Даже условленная между ними эвакуация Ганновера, как ни расположены они были сделать удовольствие Великобритании, была отсрочена до тех пор, «пока не будет удостоверено, что известная держава не займет этой страны». Эта оговорка обнаруживала недоверие к Франции со стороны обеих держав. Последнее возникло потому, что каждая из них испытала уклонения и увертки Первого консула от исполнения обязательств, а также и нерасположение его считаться с их желаниями в его отношении к мелким государствам. Они подозревали, хотя еще не знали наверно, что уже были сделаны шаги, чтобы слить с Францией области, на независимости которых они настаивали.[112]Россия и Пруссия действовали сообразно своим интересам, которые были существенно связаны с морской силой Великобритании и которым угрожал на континенте образ действий французского правителя. Бонапарт сознавал, что его попытка к дальнейшим приобретениям в Европе, которые потом должны были послужить предметами обмена на завоевания Великобритании за океаном, могла вызвать сопротивление со стороны этих великих держав, не истощенных еще подобно Австрии, и таким образом отсрочить на неопределенное время мир на море, существенный для оживления французского военного флота и для восстановления колониальной системы… А то и другое имело в то время в его глазах первостепенное значение. Таким образом, начав 1801 год без союзников и будучи вынуждена считаться с триумфальным шествием французских армий и грозной морской комбинацией, Великобритания своей морской силой рассеяла северную коалицию, завоевала дружбу великих держав, удержала господство на Средиземном море, принудила Египет к подчинению и заставила даже непобедимого Бонапарта пожелать скорого прекращения враждебных действий.

Великой целью Первого консула было теперь принуждение Великобритании к принятию его условий, прежде чем весть об эвакуации Александрии могла дойти до нее. Переговоры подвигались медленно в течение почти шести месяцев. Первые успехи были сделаны 21 марта новым министерством, которое приняло бразды правления после отречения Питта. Так как обе державы были расположены к миру, то выгода естественно была на стороне человека, который, не будучи связан никаким товариществом по администрации, почти абсолютно правил страной. Министерство Аддингтона, стесняемое своей собственной внутренней слабостью и нетерпеливым желанием нации покончить скорее дело, по необходимости уступило железной воле того, кто никогда не бывал более тверд во внешней политике, чем в самые критические моменты. Он угрожал Великобритании оккупацией Ганновера; он пугал ее различными грандиозными планами, для чего посажены были на суда войска в Рошфоре, Бресте, Тулоне, Кадисе, и были готовы к тому же и в Голландии; он хвастался, что Александрия может продержаться еще год. Несмотря на то что условия были неоспоримо более выгодны для Франции, чем для Великобритании, правительство последней добилось одной уступки, а именно передачи в ее владение Тринидада, на которую Бонапарт сперва не соглашался.[113]Его нетерпение заключить мир в действительности было так же велико, как и со стороны великобританского правительства, хотя и лучше скрывалось. Наконец он послал 17 сентября ультиматум и прибавил: «Если перемирие не будет подписано к 10 вандемьера (2 октября), то переговоры будут прекращены». «Вы оцените важность этого требования, – писал он конфиденциально французскому посланнику, – когда примете в соображение, что Мену, быть может, не будет в состоянии держаться в Александрии дольше 1 вандемьера, т. е. того времени, когда ветры благоприятны для выхода из Египта, и суда достигают Италии и Триеста в очень небольшое число дней. Таким образом, существенно заставить их (британцев) окончить дело до 10 вандемьера», т. е. прежде чем они узнают о падении Александрии. Вопрос об условиях, как он сказал раньше, зависел от положения дел в Египте. Посланнику, однако, рекомендовалось опираться на другой, более благовидный довод: «Отто может дать им понять, что вследствие сравнительной слабости нашей на море и нашего превосходства на суше кампания начинается для нас зимой, и поэтому я не желаю оставаться дольше в таком бездействии». Каковы бы ни были побуждения, влиявшие на британское министерство, очевидно, что и сам Бонапарт спешил с заключением мира. Предварительный договор был подписан в Лондоне 1 октября 1801 года. Условия его изложить не трудно. Из всех завоеваний Великобритания удержала только Цейлон в Ост-Индии и Тринидад в Вест-Индии. Насколько велика эта уступка, можно понять из перечисления главных ее завоеваний, возвращенных при этом их прежним владельцам. В числе их были: на Средиземном море – Эльба, Мальта, Менорка; в Вест-Индии – Тобаго, Сент-Люсия, Мартиника и обширные голландские владения в Гвиане; в Африке – мыс Доброй Надежды, и, наконец, в Индии – французские и голландские колонии на полуострове. Франция согласилась оставить за Португалией все ее владения, отозвать свои войска из Неаполитанского королевства и с римской территории, а также признать независимость Республики Семи островов. Под этим именем прежние венецианские острова, Корфу и другие, уступленные Франции по Кампоформийскому договору, после их завоевания в 1799 году флотами России и Турции, соединились в независимое государство под гарантией этих двух держав. Отказ Франции от них считался серьезным обеспечением для Турецкой империи. О капитуляции французских войск в Александрии не было еще известно в Англии, и предварительный договор установил только возвращение Египта Порте, владения которой должны были быть приведены к тому же составу, в каком были до войны. Мальту, возвращенную рыцарям Св. Иоанна, условлено было освободить от всякого влияния Франции и Британии и положение ее обеспечить гарантией со стороны третьей державы. Однако вследствие упадка Ордена, установление удовлетворительного политического положения этой важной морской станции, овладения которой тайно домогались обе стороны, было делом в высшей степени трудным. В окончательном договоре это положение старались обеспечить рядом сложных условий, занимавших третью часть всего текста, и окончательный отказ Великобритании эвакуировать остров до тех пор, Пока ей не будет дано удовлетворение за то, что она считала нарушением духа обязательств между ней и Францией, сделался спорным вопросом, который и привел к разрыву после кратковременного мира.